Черный цветок
Шрифт:
Полоза укачивало от тряской езды, он был бледен и неразговорчив, и Есеня скучал, глядя по сторонам. Домой. От тоски хотелось завыть: не в Олехов — Полоз его туда не пустит, а в лес, к вольным людям. Есеня соскучился по ним: и по Хлысту со Щербой, и по маме Гоже, и по Рубцу… Но куда как сильней он хотел увидеть маму, сестер, отца. Хотя бы одну ночь переночевать дома! Проснуться под шипение сковороды, от запаха оладий, которые мама жарит на завтрак, услышать возню и повизгивание сестренок, стук молота в кузне — отец всегда вставал рано, раньше всех. И теперь
Есене так хотелось прийти домой и рассказать отцу, что он все понял, что он любит его, что никогда больше не будет ему грубить. Он откроет медальон, что бы Полоз ему ни говорил, и тогда все станет хорошо, они будут жить все вместе, и он сварит булата сколько угодно, а отец будет его ковать.
Ночевали они на постоялом дворе. Полоз смотреть не мог на еду, Есеня же ел за двоих. Перевозчик не обманул, и отдал десять серебряников с золотого, как Полоз ни убеждал его в том, что деньги у них есть. Два золотых разделили пополам — на всякий случай. Если придется расстаться, ни один из них не останется на бобах.
— Полоз, как думаешь, у них есть молочко? — спросил Есеня, вздохнув.
— Наверняка, — Полоз скривился, — а что, вина уже не хочется?
— Не могу больше. Надоело. И дорогое оно здесь.
— Хозяин! Две кружки парного молока есть у тебя? — крикнул Полоз.
— Остыло уже молоко. С вечерней дойки три часа прошло…
— Ничего, давай, какое есть, — Полоз повернулся к Есене, — ты и гусятины, небось, хочешь?
— Не, не надо.
— Давай. Деньги есть — чего не заказать на утро? Сегодня, конечно, не зажарят, а к утру как раз… Хозяин!
— Полоз, ты сам-то ешь…
— Тошно мне, Жмуренок, с души воротит. Улич сказал, это надолго теперь, может, и на всю жизнь.
— Как это? Всю жизнь не есть?
— Да нет, укачивать будет от езды. Что-то там в башке повредилось. Через пару часов пройдет — поем нормально, если не усну.
Лежать в санях Есене надоело, и, когда они с Полозом закрылись в комнате, он сидел перед печкой и смотрел на огонь.
— Полоз, тебе уже лучше?
— Нормально. Чего ты хотел.
— Почему ты мне не веришь про харалуг?
— Потому что это глупости. Ковырять медальон ножом я не дам. Ты это уже пробовал, и что вышло?
— Полоз, послушай. Я же подумал! Все сходится!
— Что сходится? Жмуренок, тебе же сказали два мудреца: человек по имени Харалуг. И невольника они убили из-за этого.
— Ну и что? Мне Жидята рассказывал, что такие клинки благородные вешают на стены и охраняют с собаками. Почему? Да потому что они медальон могут открыть!
— Они охраняют их с собаками, потому что это редкость, которая очень дорого стоит. Только и всего, — Полоз зевнул.
— Да нет же! У них много чего дорого стоит, вон, у Избора в
— Жидята мог просто преувеличить, когда это говорил.
— Помнишь, когда мы обедали у доктора, ты сказал, что я умею варить булат? — Есеня скрипел зубами, чувствуя, что у него никогда не получится Полоза в чем-то убедить, — помнишь?
— Ну, помню.
— Ты помнишь, как он испугался тогда? Он до синевы побледнел! Я видел!
— Ну и что?
— Полоз, ну почему не попробовать, а? У меня дома такой нож на стенке висит, надо только его взять и попробовать!
— Жмуренок! Ты уже пробовал! Хватит.
— Понимаешь, этот нож, который сломался, он не совсем булатный. Он хрупкий. А настоящий булатный нож пополам можно согнуть, и он не сломается.
— Я сказал — хватит!
Есеня вздохнул и поворошил угли. Ему было не объяснить, что он чувствовал, когда лезвие ножа входило между створок медальона. Он не зря пробовал не один раз, он не зря хотел этого так сильно, что не послушался Полоза. Он не сомневался, что нож может его открыть. А теперь, когда он узнал о том, что его булат называют харалугом, и вовсе был в этом уверен. Но как сказать это Полозу, что бы он поверил?
Есеня уставился в печку, надеясь найти там ответ. В горне угли светятся не так. Он, наверное, задремал, потому что ему показалось, что он в кузне, и тигель стоит в горниле, а от двери на него смотрит отец. И Есеня просит его принести нож, который висит на стенке. Но отец качает головой и садится рядом. И говорит:
— Твой булат — настоящее чудо. Благородный Мудрослов всю жизнь его искал, а ты за три дня научился.
Есеня проснулся и посмотрел по сторонам. Полоз дремал, а на столе стоял его нетронутый ужин.
— Полоз! Проснись. Выспишься еще. Послушай, чего скажу.
— Жмуренок, ты мне надоел.
— Полоз, ну поешь! А я пока скажу.
— Говори, — Полоз поднялся, мрачно зыркая по сторонам, — но быстро.
— Ты только не смейся. Помнишь, все верили, что когда заклятие… ну, закончится, то Харалуг встанет из могилы и откроет медальон? Ну, что медальон его из могилы поднимет?
— Глупость это была.
— Конечно. Но ведь верили. Мне кажется, медальон сам хочет, чтоб его открыли. Мне так сказал тот отшельник, который знал про Улича. И Избор его украл, и ко мне он попал не случайно. Я ведь булат решил сварить в первый раз на второй день, как у меня медальон оказался. Может… может это он меня научил? Специально?
— Сказки это.
— Но Полоз, все ведь один к одному. И собаки, и имя, и Избор испугался, и заклятие кончилось, и я булат сварил! Все же сходится!
— Жмуренок, не надо, а? Я так устал. Не надо ковырять медальон ножом, хорошо? Даже если он сделан из харалуга.
К Олехову подъезжали на закате, но Полоз попросил высадить их у большака — к городу он приближаться опасался. Шесть дней пути Есеня старался убедить Полоза в своей правоте, но Полоз не желал ничего слушать.