Черный дембель. Часть 1
Шрифт:
Сдвинул пленника к холодильнику. Потеснил ногами мужчины расставленные под столом стеклянные ёмкости. Опытным взглядом оценил, что в прихожей похитителей скопилось бутылок рублей на пять, если не на все семь (после вылета из института я в прошлой жизни поработал приёмщиком стеклотары). Выпрямился, отряхнул ладони, внимательно осмотрел проделанную работу. Решил, что упаковал клиента правильно и со знанием дела; признал выбор подручных средств для «упаковки» грамотным и едва ли не оптимальным. Пальцем отодвинул штору, выглянул на улицу. Убедился, что солнце ещё ярко светило, а Чижик по-прежнему стоял напротив окна,
Я одёрнул китель, поправил ремень и произнёс:
— Ну, а теперь в нашей программе вторая часть марлезонского балета.
Вошёл в ту самую комнату, что выглядела самой нежилой в доме: где стоял стол и платяной шкаф. Откинул в сторону похожую на огромное полотенце тряпку, лежавшую посреди комнаты — разогнал по углам клубы пыли. Обнаружил в полу крышку люка — как и предсказывал мой «информатор». В доме моих родителей подобных дверок в подземелье не было. Вход в наш погреб находился на улице, около летней кухни. А наличие подвала строители нашего дома не предусмотрели. Поэтому без подсказки я спуск в подпол обнаружил бы не сразу (если бы вообще обнаружил: шарил бы в поисках пленника по сараям и по уличным погребам). Я без проблем сдвинул обнаруженную на люке щеколду (она не проржавела — блестела, как новая).
Открыл крышку и вдохнул хорошо узнаваемые ароматы заброшенного общественного туалета. Позволил запахам из подземелья смешаться с теми, что заполняли воздух в доме. Чесночный душок и табачный дым преобразили подвальное зловоние в стандартную атмосферу жилища бомжей (такой я её запомнил). Я снял берет, бросил его на стол у окна. Опустился на колени, уперся руками в края люка. Заглянул в тёмное подземелье. Увидел внизу декорированные гирляндами паутины ступени деревянной лестницы и серые кирпичные стены. Пол я не рассмотрел: до него не добирался проникавший в подвал через люк свет. Кнопку выключателя или рубильник я не обнаружил. Прислушался: уловил шорох — будто там, внизу, мешковиной провели по стене.
— Илья Владимирович, вы живой? — спросил я.
Ответили мне не стазу.
Но всё же ответили.
Пусть и нехотя.
— Живой, — раздался в темноте подземелья тихий мужской голос.
— Это прекрасно, — сказал я. — Вылезайте из своей подземной норы. Вас реабилитировали, поздравляю. Вас ждёт сегодня встреча с сыном, горячий душ и вкусный ужин. Или вы предпочитаете не душ, а ванну?
Секунд двадцать я слушал только жужжание мух и щебетание птиц за окном.
— Илья Владимирович, вы ещё там? — спросил я.
— Здесь, — ответил тихий голос.
Я снова встал на колени, отряхнул руки и спросил:
— А какого фига вы всё ещё там? Вбирайтесь из своей берлоги! Всё закончилось, вы свободны.
После вновь затянувшейся паузы мужской голос ответил:
— Я не могу. У меня связаны руки. За спиной.
Я выругался: громко, без стеснения. Посмотрел на украшавшую подземелье паутину. Брезгливо скривил губы.
— А освещение у вас там можно включить? — спросил я. — Или мне поискать фонарь?
На этот раз мне ответили сразу:
— Света нет, — услышал я.
— Хреново.
Я встал с колен и прогулялся мимо всё ещё неподвижного блондина в столовую — взял там со стола коробок со спичками. Вернулся в маленькую комнатушку и расстегнул парадный ремень.
Сказал:
— Илья Владимирович, спускаюсь к вам. Я играю на вашей стороне. Пришёл, чтобы помочь вам. Поэтому не сбрасывайте меня с лестницы и не бейте тяжёлыми предметами. Договорились?
Квест «Освобождение из подземелья директора швейной фабрики» осложнился тем обстоятельством, что руки у Прохорова были не только связаны, но и искалечены. Особенно пострадала при допросах левая кисть директора, которую теперь скрывали окровавленные марлевые обмотки. Спички не идеально, но всё же справились с ролью осветительного прибора. Вот только светили они слабо и недолго. Да и неудобно было ими подсвечивать. Узлы на верёвках я распутывал в темноте, на ощупь (пожалел, что не прихватил из столовой ещё и нож). Неприятные запахи и мягкие прикосновения паутины подстёгивали скорость моей работы. Илья Владимирович мне не мешал: не отвлекал вопросами, пусть и вздрагивал иногда от боли.
При помощи армейской смекалки, грубой силы и нецензурных выражений я всё же извлёк Прохорова из подполья. Взглянул на Илью Владимировича при дневном свете — удивился тому, как сильно он внешне походил на своего сына образца начала двухтысячных годов: те же залысины, та же чёрная с серебристым блеском щетина на щеках и подбородке, густые чёрные брови и карие глаза. Прохоров выпрямился — продемонстрировал мне Артурову сутулость и серьёзный, внимательный взгляд. Я взглянул на покрытую кровавыми пятнами рубашку бывшего пленника, на его штаны и босые ноги, на забинтованную руку. Покачал головой. Придвинул к Прохорову стул — Илья Владимирович охотно занял его. Прохоров прижал левую руку к груди, скривил губы от боли.
— Ну и видок у вас, дядя Илья, — пробормотал я. — В таком наряде вы на… директора фабрики точно не похожи.
— Согласен с тобой… — произнёс Прохоров. — Как тебя зовут?
Он чуть вытянул тонкую шею, всё ещё щурил от яркого света глаза.
— Вы не узнали меня? Я сосед вашей мамы! Сергей Чернов.
Прохоров внимательно посмотрел на моё лицо и вдруг стукнул себя правой ладонью по лбу.
— Точно, — сказал он. — То-то мне твоё лицо показалось знакомым. Сергей. Ты на Лёньку Чернова похож. Артур мне говорил, что ты вернулся из армии…
Илья Владимирович взглянул на мою тельняшку, усмехнулся.
— А я-то уж подумал, что для моих поисков задействовали армию, — заявил он.
Прохоров улыбнулся, расчертил кожу на своём лице тонкими морщинами — в точности, как это делал мой приятель Артур в двухтысячных.
— Не всю армию, дядя Илья, — сказал я. — Отправили только одного дембеля: меня.
Илья Владимирович встрепенулся, взглянул на дверной проём за моей спиной, выглянул в окно.
— А где… эти? — спросил он.