Черный дембель. Часть 2
Шрифт:
Глава 1
На улице, за припорошенным пылью стеклом кухонного окна, покачивались сорные травы. За дождливые дни они вернули себе насыщенный зелёный цвет и окрепли, пропитавшись влагой. Я посмотрел на бурьян, то и дело наклонявшийся к стене летнего дома — отметил: к вечеру усилился ветер. Взглянул на затянутое облачным покрывалом небо. Подумал, что к ночи снова пойдёт дождь: облака потемнели, превратились в дождевые тучи. Но пока на кухонное стекло сегодня не упала ни одна капля. Дождь словно терпеливо выжидал, когда с баштана
В печи потрескивали угли: Кирилл не так давно подбросил в топку дрова. В большой кастрюле, установленной на варочной части печи, уже шумела закипавшая вода. Покачивалась грязная штора, заменявшая дверь между кухней и основным, разделённым надвое «спальным» помещением барака. В двух шагах от шторы замер черноволосый доцент. Он поправлял дужки очков, растеряно смотрел на вернувшихся с поля комсомолок. Чуть согнувшаяся в пояснице Инга Рауде прижимала к животу ладонь, жалобно кривила губы. Наташа Торопова и Лена Котова придерживали сокурсницу за плечи. Они будто не верили, что Инга самостоятельно устоит на ногах.
Торопова стояла ко мне ближе других девчонок. Сверкала исподлобья глазами. Посматривала на меня и Котова. Но не так грозно, как её воинственная подруга. Из-под повязанной на голову Лены косынки выглядывали пряди каштановых волос. А в большущих глазах Котовой отражались яркие прямоугольники — кухонное окно. Я заметил: Инге Рауде сейчас было явно не до меня. Вытер руки о полотенце, бросил его на чуть покосившийся табурет. Снова мазнул взглядом по лицу младшего брата. Кирилл замер около печки. Он будто позабыл, зачем взял в руки большую блестящую поварёшку — вертел её в руке, словно флажок на первомайской демонстрации.
Я подошёл к комсоргу, посмотрел на неё и сообщил:
— Плохо выглядишь, Инга. Давно у тебя болит живот?
Рауде запрокинула голову — встретилась взглядом с моими глазами. Я пожалел, что оставил полотенце на табурете: оно сгодилось бы в качестве носового платка. По чумазым щёкам комсорга прокладывали себе дорогу слёзы.
— Со вчерашнего дня, — сообщила Рауде. — Но вчера было не так больно. И к ночи боль почти прошла. А сегодня… опять.
Инга говорила едва слышно, словно из последних сил; чуть растягивала звуки. Слёзы добрались до подбородка девицы, сорвались с него и устремились к полу, будто первые капли дождя. Рауде шмыгнула носом.
— Всё нормально с ней было вчера! — заявила Торопова. — Пока в обед вы не накормили её своей бурдой!
Наташа сощурилась, указала на меня пальцем. Указывал на меня и её заострённый кончик носа. Круглые щёки девицы припорошило пылью, словно веснушками; в светлых волосах застряла сухая травинка (она походила на ржавую заколку).
— Это из-за вашего дурацкого супа! — заявила Наташа. — Ингу на поле два раза стошнило! Руки бы вам оторвать!
В поиске поддержки Торопова оглянулась на подругу. Но Котова её обвинения не поддержала. Лена смотрела то на меня, то на доцента; изредка взмахивала длинными ресницами. Кирилла она словно
Доцент оставил в покое очки.
— Я посмотрю в аптечке, — пробормотал он. — Кажется, там был аспирин.
Я проводил нашего руководителя взглядом и пробормотал:
— Аспирин — это хорошо…
Вспомнил, что в прошлый раз Ингу Рауде так и лечили: аспирином и солёной водой (промывали девчонке кишечник, лечили отравление несвежими продуктами). Инга в тот раз промаялась с болями почти сутки. Пока в понедельник вечером её не отправили в третью городскую больницу Новосоветска (на грузовике: после выгрузки собранных в понедельник арбузов в железнодорожный вагон). К тому времени у Рауде уже началось воспаление брюшины. Инга рассказывала нам, когда вернулась на учёбу в конце октября, что выжила лишь чудом. Потому что перитонит у неё перед операцией уже перешёл в гнойную форму. Я шагнул навстречу девчонкам.
Спросил у Инги:
— Живот у тебя в каком месте болит? Покажи нам рукой.
Рауде вздохнула, опустила взгляд на свою прижатую к животу ладонь.
— Вот здесь, — сказала она. — А вчера болело выше, под рёбрами. Но не так сильно.
— Конечно! — пробубнила Торопова. — С такими поварами!.. что угодно заболит.
Я прикоснулся ко лбу Рауде. Тут же, для сравнения, прижал кончики пальцев и к голове Котовой (Лена вздрогнула, но не отшатнулась). Покачал головой, отступил назад и указал на Ингу.
— Ногу подними, — скомандовал я. — Правую. Не сгибай её в колене.
Торопова вновь нахмурилась. Подпёрла свой левый бок кулаком (будто готовилась к спору). Но Инга выполнила моё распоряжение. Хотя и продержала ногу навесу недолго. Она громко ойкнула и вновь схватилась за живот.
— Больно! — пожаловалась Рауде.
Я кивнул и заявил:
— Всё понятно.
— Что тебе понятно? — спросила Котова.
Она говорила спокойно, смотрела мне в лицо: без тени вызова или иронии во взгляде.
— У Инги воспалился аппендикс, — ответил я. — Разве не явсно? Обычное дело.
Пожал плечами.
— Что?! — хором отозвались на мои слова комсомолки.
Присоединил свой голос к девичьим голосам и мой младший брат.
— Непонятно говорю? — уточнил я. — Какое слово вы не поняли?
Посмотрел на слёзы, что снова покатились по щекам Рауде (они скользили по уже проложенным на девичьем лице извилистым руслам).
— Тут и гадать нечего, — сказал я. — Стандартные признаки. Аппендикс о себе напомнил. Не отравление это.
Посмотрел на Котову.
— Уложите её на кровать, — велел я. — Проведём ещё один тест. Для верности. Хотя мне и так всё ясно.
Повернулся к брату, попросил:
— А ты, Кирилл, принеси им градусник. Хотя я и так вижу, что у Инги поднялась температура. Лоб горячий.
Снова взглянул на девчонок.
— Чего застыли, красавицы?! — сказал я. — В спальню идите! Уложите Ингу на кровать. Измерьте ей температуру.
Добавил, но уже тише:
— Руки помою и приду к вам.
— Мамочки… — жалобно пролепетала Рауде.