Черный дембель. Часть 4
Шрифт:
Я положил на скатерть чёрный конверт, подвинул его к раскрасневшемуся Сельчику.
— Эти фотографии сделаны в квартире вашего сына, Игорь Матвеевич. Он сам их сделал. Во время прошлого комсомольского собрания. Они являют собой иллюстрации к той сексуальной распущенности, которую он, как секретарь комсомольской организации, проповедует среди комсомольцев Новосоветского механико-машиностроительного института. Подобные вещи тлетворно влияют на разум и помыслы молодёжи. А потому их распространители и создатели буквально впрыскивают яд в умы советских студентов. Это бомба: бомба, заложенная, в том числе, и под вас, Игорь Матвеевич. Загляните в конверт.
Второй
«…Прямо у реки в маленьком саду созрели вишни…», — пели со сцены.
Сельчик с заметным усилием оторвал взгляд от фотографий, поднял на меня глаза.
— Где ты это взял? — повторил вопрос Игорь Матвеевич.
Он навалился локтями на столешницу, подался вперёд. Его голос гневно дрожал.
— Эти фотографии вчера вечером мне напечатал приятель, — ответил я. — Не переживайте, Игорь Матвеевич: он прекрасно хранит чужие секреты — если я его об этом прошу. А сделал мой приятель эти интересные фото с плёнки, которую я позапрошлой ночью нашёл в квартире вашего сына. Скажу точнее: с одной из трёх добытых мною плёнок.
«…Хоть память укрыта такими большими снегами…» — всё ещё звучала песня.
— Позапрошлой… ночью?
— Да, Игорь Матвеевич. Позапрошлой. Когда вашего сына увезла машина скорой помощи. Ведь она же его увезла? Я, признаться, этот момент не уточнил.
Сельчик задержал дыхание, но через три секунды выдохнул:
— Так это ты его…
— Я, Игорь Матвеевич. Конечно же, я.
«…Допьяна, но не до смерти…» — перешёл к новому куплету певец.
Я услышал, как чиркнул зажигалкой сидевший за соседним столом мужчина — запах табачного дыма усилился. Я заметил, что на скулах и на щеках второго секретаря Новосоветского горкома КПСС появились пунцовые пятна. Сельчик схватился руками за края столешницы, сверлил моё лицо взглядом. Стоявшая перед ним на столе рюмка едва заметно задрожала. Графин (где ещё осталось граммов сто прозрачной жидкости) дёрнулся, звякнул стеклянной крышкой. На тонкой, но короткой шее Игоря Матвеевича под морщинистой загорелой кожей напряглась жила. Сельчик упёрся животом в стол, медленно поднимался. Маленькие пластмассовые пуговицы его рубашки постукивали о край стола (будто подсчитывали удары сердца), одна за другой они появлялись над белой скатертью.
— Да я!.. — сказал Сельчик. — Тебя!..
Он встретился взглядом с моими глазами, замолчал. «…Как будто ищу ответа…» — слушал я песню. Сквозь пролетавшее над нашим столом облако табачного дыма разглядывал большие зрачки и красные полоски кровеносных сосудов на глазах Вениного родителя. Второй секретарь Новосоветского горкома КПСС замер, так и не выпрямившись во весь рост. Упёрся в скатерть ладонями. Пуговица (которая находилась на уровне его пупка) то поднималась над столом, то пряталась обратно — будто у Игоря Матвеевича задрожали ноги. Я не моргал, не шевелился. Прекрасно представлял, какое впечатление производил на Сельчика мой взгляд (мне его не раз описывали в прошлой жизни). Я снова пожалел о том, что не смотрел вот так же, когда мне на самом деле было двадцать лет.
— Сядь, — сказал я.
Игорь Матвеевич дёрнулся, но не выполнил моё распоряжение. Я видел: переполнявшие его чувства (удивление, возмущение, злость и ненависть) боролись с тяжестью моего взгляда, которая тянула Сельчика вниз, к стулу. Вспомнил, как бодался взглядами с Игорем Матвеевичем в прошлой жизни. Тогда я не считал себя проигравшим лишь из упрямства.
— Сядь, — повторил я.
Накрыл ладонью стопку чёрно-белых фотографий, придвинул её к себе. Сельчик не опустил взгляд: продолжил борьбу. «…Облаком, сизым облаком…» — пел на сцене артист. Туман из табачного дыма над нашим столом рассеялся: он улетел в сторону входа в подсобку, через которую я попал в зал. Но новое серое облако уже плыло от стола соседей ему на смену.
— Сейчас я метну эти фотографии в зал, — предупредил я. — Они разлетятся по столам. Привлекут к себе внимание. Я уверен, что многие из сегодняшних гостей ресторана знают твоего сына в лицо. Поэтому они заинтересуются не только голой девчонкой. Ты услышишь, как они наперебой озвучат вслух твою фамилию. И это станет только началом твоего позора.
Я ухмыльнулся и добавил:
— Вижу, ты не хочешь, чтобы вечер продолжился таким образом. Признаюсь: и мне это тоже не нужно. Я пришёл сюда не за этим. Поэтому расслабься, Игорь Матвеевич. Падай на стул и слушай меня внимательно.
Сельчик всё же отвёл взгляд — он огляделся по сторонам. Я видел, как Игорь Матвеевич всматривался в лица гостей ресторана и хмурил брови. Не посмотрел второй секретарь Новосоветского горкома КПСС только на музыкантов и на свою подругу Раису (та сейчас увлечённо любезничала с усатым барменом). Он медленно опустился на стул, потёр ладонью левый нагрудный карман рубахи.
Игорь Матвеевич взглянул на мою руку, что лежала поверх фотографий; вновь отыскал взглядом мои глаза.
— Подонок, — произнёс он. — Ты не понял, на кого руку поднял. Я тебя уничтожу.
Он вновь мне напомнил того Игоря Матвеевича Сельчика, которого я знал в прошлой жизни и которого когда-то ненавидел. «…Где-то далеко в памяти моей…» — пели со сцены. Я усмехнулся, покачал головой.
— Игорь Матвеевич, ты так и не понял, почему я столько распинался перед тобой, и почему пока не перешёл к сути дела. А ведь я перед тобой не хвастался. Все эти рассказы о Москве, о театре… ты не уловил их основной и главный посыл. Признаюсь: я этим фактом слегка разочарован. Потому что считал тебя более сообразительным.
Я вздохнул и произнёс:
— Ничего страшного, Игорь Матвеевич. Сейчас я тебе всё заново растолкую. В простых выражениях обрисую сложившуюся ситуацию.
Глава 23
«…Где-то далеко, очень далеко…» — всё ещё звучала песня в зале ресторана «Московский». В её мелодию вплетался смех, позвякивание посуды и гул человеческих голосов (это разговаривали друг с другом гости ресторана). Блестели хрустальные люстры. Рядом с моей головой проплывало очередное облако табачного дыма. Оно сейчас чуть закрывало от меня лицо второй секретарь Новосоветского горкома КПСС Игоря Матвеевича Сельчика. Сельчик потирал грудь напротив сердца, кривил пухлые губы. Его взгляд метался между моими глазами и лежавшими на столе фотографиями (стопке чёрно-белых фото и одной с цветным изображением).