Черный Дождь

Вудрафф Джетти

Я почувствовала под щекой холодный пол, когда проснулась на следующее утро от света и звонка будильника на своем телефоне в полвосьмого. Согласно моим расчетам Пи встанет примерно в восемь пятнадцать – восемь тридцать. Обычный распорядок дня подкрался, казалось, быстро и незаметно. Горячий душ, где я смывала чернила, стал ежедневным ритуалом. Черный дождь стекал ручьями по моей руке, закручиваясь в воронку и смешиваясь с водой, и исчезал в водостоке. Мою грудь заполнила легкая ностальгия, и я удивилась, почему мне это так знакомо. Словно дежавю. Почему мне кажется, что это уже случалось однажды? Возможно,

потому что так и было. Много раз.

Обернув одним полотенцем тело, а другим свои длинные волосы, я нанесла утренний увлажняющий крем на свои опухшие веки. Голос моей матери звучал у меня в голове, напоминая мне, что никогда не будет слишком рано волноваться о морщинках. Приложив пальцы под глаза, я оттянула нижние веки. Моей маме было всего лишь тридцать девять. У нее было много морщин, но лишь в последние шесть месяцев или около того. Такая быстрая потеря веса привела к тому, что гладкая кожа стала морщинистой.

Я быстро переключила внимание от своего гладкого семнадцатилетнего лица на стук в дверь.

– Да? – спросила я, открыв дверь и придерживая полотенце на груди.

– Э-э, я уезжаю сейчас, - сообщил Блейк. Я наблюдала, как его глаза прошлись по моему телу, и мысленно покачала головой. Мудак.

– Ну, до свидания, - бойко ответила я, давая ему ненужное разрешение.

Какого черта? Не знаю, чего он ожидал, или какого черта, он делал, но неловкое молчание было лишним.

Блейк закрыл рот, повернулся на каблуках и кивнул. Извращенец.

Я посадила Пи на столешницу, пока готовила ей завтрак. Она осматривалась вокруг, будто никогда не делала такого раньше. Я всегда сидела на столешнице, пока моя мама готовила. Именно в такие моменты мы часто говорили по душам.

– Чем хочешь заняться сегодня, Пи? – спросила я, вмешивая свежую голубику в тесто для оладий. Лиловый цвет напомнил мне черный дождь, стекающий по моим рукам. Конечно же, Пи не ответила. Она, с большими глазами молча сидела напротив меня и в самой обычной одежде, какую я только смогла найти.

Разводы двигались по кругу, пока я думала о воде. Разводы от голубики были подобны черному дождю, исчезавшему в водостоке, за которым я наблюдала много раз.

– Иди сюда, Микки, - прошептала моя мама, пытаясь поднять голову. Моя ручка перестала рисовать летящих вниз птиц, и я подняла свою руку с холодного радиатора. Ее болезненные, блестящие глаза улыбались.

– Что случилось? Хочешь, я позову врача? Тебе нужно обезболивающее?

– Нет, детка. Я в порядке. Я хочу уйти сейчас, Микки. Мое время пришло.

– Уйти куда? – встревожено спросила я, - Нет, это не так. Мама! Не говори так. Ты поправишься. Я готовлюсь к окончанию средней школы. Ты не можешь сдаться, - сказала я с мольбой в каждом слове. Мой взгляд медленно переместился на слезу, катившуюся вниз по моей руке.

Моя мама улыбнулась и стерла ее.

–

Зачем ты это делаешь? – улыбнулась она, рассматривая поврежденный участок. Моя рука снизу доверху была покрыта чернилами. Я умудрилась разрисовать руку от плеча до кисти, пока наблюдала, как ее грудь поднималась и опускалась, опасаясь, что она перестанет дышать. За последний визит у меня должно было уже случиться несколько сердечных приступов, из-за многократного выброса адреналина. Не такого, как во время катания на американских горках, а плохого, подобного тому, когда рядом громко закричат, и от такого крика можно описаться. Каждый раз, когда я видела, как ее дыхание останавливалось, я вскакивала, готовая броситься за помощью.

– Это помогает занять мысли.

– И твое время. Я хочу, чтобы ты этим больше не занималась, Микки. Мне нужно, чтобы ты меня отпустила. Мне нужно, чтобы ты сходила к нему еще раз. Пожалуйста, Микки. Я должна знать, что с тобой все будет хорошо.

– Нет. Я не собираюсь этого делать. Я умоляла его о помощи. Он отверг меня. Я не нуждаюсь в нем. Мне никто не нужен. Я сама могу о себе позаботиться, - вставая, заверила я маму.

– Детка, иди сюда.

– Иди, мам, уходи. Если тебе нужно мое разрешение, бери его, - закричала я, вытирая рукой свое мокрое предплечье, размазывая последние семь часов работы своими слезами. Я отпрянула, задыхаясь. Мне не хватало кислорода.

Как она могла так поступить? Как могла переложить это на меня?

– Микки, подойди сюда, - умоляла меня мама. Она уткнулась лицом в подушку, пытаясь спрятать свои собственные вырвавшиеся слезы.

Я вцепилась в ее больничную ночную сорочку в цветочек и зарыдала:

– Мама, пожалуйста, не умирай. Пожалуйста, не сдавайся. Ты должна бороться. Ты должна, мам, пожалуйста, - всхлипывала я, прильнув к ее костлявой груди. Моя счастливая, сильная, любящая мать иссохла до кучки костей прямо у меня на глазах. Ее хрупкое, тощее, как скелет, тело было уставшим.

– Микки, я устала, - подтвердила она. Я знала, чего она просила. Я знала, она хотела перестать бороться. Я не могла позволить ей этого. Мы были командой. Микки и Викки. Мы были вместе, как близнецы, как кофе и сливки, как прожилки мяты в жвачке. Она не могла разлучить нас. Я не могла с этим справиться. Я все еще была ребенком, и несправедливо было оставлять меня в таком положении. Я не просила, чтобы меня рожали. Она не могла родить меня, а потом оставить меня. Так не пойдет.

– Я не позволю тебе сдаться. Ты едешь домой, мам. Ты здесь не останешься. Мы вернем наш дом на Бегония Драйв, ты снова вернешься на свою работу в больницу, и ты снова будешь играть на фортепьяно перед тысячами людей. Ты не устала. Нет, мама! – закричала я, осознав, что стою у двери, а не рядом с ней. Я не дала ей времени сказать больше ни слова. Я убежала. Я не собиралась так легко отпускать ее. Она не бросит нас. Не сейчас. Еще нет. Мы победим это, как и в первый раз. Мы должны.