Черный город
Шрифт:
Глава 3. Попутчик
Поезд. со скрипом остановился прямо на холме перед въездом в Усти над Лабем.
– Не беспокойтесь, это ненадолго. Формальная проверка документов! – донеслось из коридора. – Вторая будет на самой границе с Германией. Оставайтесь на своих местах.
Не смотря на предупреждение вошедших в вагон полицейских, любопытные пассажиры высыпали в коридор с тем, чтобы рассмотреть происходящее бесчинство на старом каменном мосту через реку.
С набережной к мосту бежала толпа разъяренных мужчин, вооруженных палками. Доносилась и стрельба, то одиночными выстрелами, то автоматными очередями.
Эрика поддалась инстинкту и приоткрыла дверь купе, хотя Гюнтер не рекомендовал высовываться. Он сидел как вкопанный, словно его все это не касалось. Похоже, он все еще не мог прийти в себя от навалившегося на них кошмара и быстрых сборов, а главное – той незаурядной конспирации, с помощью которой они оказались здесь. Он просто боялся, но пытался не показать вида любимой, чтобы она не заподозрила его в малодушии.
Спасительная граница находилась в пяти километрах от этого места, от этой проклятой страны, которую они непредусмотрительно считали родиной, но где они стали изгоями. Никто из немцев теперь не был в безопасности…
…Старика с намалеванной белой краской фашистской свастикой на спине настиг молодой бритый наголо чех. Ударив его по голове какой-то болванкой, он обыскал потерявшего сознание пожилого человека на глазах у остальных преследователей и под гоготание подельников пнул его несколько раз, уже бездыханного, ногой. На мгновение бритоголовый остановился, чтобы пересчитать купюры, извлеченные из портмоне жертвы.
– Рейхсмарки! Почти сотня! И десять оккупационных марок! Сорвали куш! – крикнул он своим подельникам и показал в сторону моста.
Они ринулись к Эльбе, чтобы не упустить шанс пограбить других убегающих немцев. Сопротивление было исключено. Бежали старики, женщины с детьми и калеки, которые ковыляли на костылях с единственной надеждой – что их пощадят.
Старик с проломленным черепам остался лежать на брусчатке. Его головной убор – «бергмютце», горная шапка, которую чехи окрестили «гансовкой» валялся в метре от лужи крови, источником которой была рана в голове поверженного мародерами «фрица».
По всему городу разворачивалась очередная драма кровавых погромов, устроенных провокаторами, заявившими, что немцы взорвали армейский склад , вынесли все оружие, и что в Усти обосновался отряд «Вервольфа».
Молодчики врывались в квартиры и дома, помеченные заблаговременно свастиками. То, что происходило за стенами более походило на выход инфернального ужаса наружу через человеческую безжалостность, порожденную безнаказанностью.
– Ничего не поделаешь… Месть, порожденная гневом, человеческая зависть как базовый инстинкт и нереализованное чувство справедливости, которое каждый трактует по своему. – задумчиво, вкрадчивым баритоном произнес сосед по купе, увидев прильнувшую к окну любопытную светловолосую красавицу, – Разрешите представиться, я Коварж, Лукаш Коварж – адвокат. – Немцы в массе своей не проявляли эмпатию. Все возвращается. – добавил он.
– Тереза Новак, – представилась в ответ Эрика, продолжая смотреть вдаль на продолжающиеся на мосту бесчинства, – Ассистентка профессора Иржи Прскавеца. Не могу судить обо всем этом беспристрастно, ведь Гете и Кант тоже были немцами.
– Прочь, завистник, прочь, хулитель, ибо здесь – певца обитель. Ибо эта песнь живая возлетит к преддверьям рая. Там тихонько постучится и к бессмертью приобщится… – Процитировал строки из «Фауста» пан Коварж, чем привлек внимание Эрики, и она на мгновение оторвалась от окна.
– О, вы цитируете Иоганна фон Гете? Сейчас небезопасно ссылаться на немца, хоть и поэта. – съязвила Эрика.
– Его наследие принадлежит всем нам, а не Германии. Так что ничего странного. – парировал Коварж, – Так же еврей Кафка – и чех, и немец, и иудей одновременно.
Высокий шатен с зализанным бриолином пробором, в двубортном черном пиджаке с модными заостренными лацканами, лукаво улыбался. Он растянул губы в бессердечной ухмылке в тот самый момент, когда на мосту убивали беззащитных людей.
Пан Коварж напомнил Эрике актера из немецких кинолент времен Рейха. Тонкие губы ее случайного визави делали его улыбку противной. А колючий взгляд, присущий софистам, жонглирующих аргументами, и нечистоплотным дельцам, для которых нет ничего святого.
Этот надменный и лукавый взор шатена с правильными чертами лица и голубыми глазами роднил его с теми эсесовцами, которые не раз пытались воспользоваться своим высоким положением для удовлетворения собственной похоти. У них ничего не выходило благодаря Гюнтеру… Он всегда оказывался рядом и уводил ее от неприятностей.
Но теперь ей казалось, что этот пронизывающий взгляд обнажает ее, и она как лягушка устремляется на погибель прямо в гипнотическую пасть удава. Она хотела было юркнуть обратно в купе, но Коварж задержал ее вопросом:
– Вы, значит, ассистент профессора и направляетесь в Берлин? В логово, так сказать, врага, как говорит маршал Иван Конев…
– Мы с профессором Прскавецем направляемся в Дрезден в археологических целях.
– Ну, конечно. – иронично заметил Коварж, – Какие еще могут быть цели в черном от копоти городе, превращенном союзниками в руины. Там живого места нет. Там теперь каждый второй археолог, все ведут раскопки, чтобы откопать чужое добро.
Этот бестактный и безжалостный человек рассмеялся бы от собственной шутки, но этот неприятный диалог был прерван полицейскими, которые подошли к купе.
– Вы из этого купе? – поинтересовался старший по званию. – Прошу зайти внутрь и предоставить ваши документы.
Эрика зашла в купе. Удостоверения личности не вызвали подозрений. Но полицейский помоложе не сводил глаз с саквояжа. Переглянувшись со старшим патрульным, он как ьы невзначай поинтересовался:
– Вы налегке. Из багажа кроме саквояжа еще есть что-нибудь?