Черный кот. Три орудия смерти (сборник)
Шрифт:
То был странный и страшный разговор. Поразительно личный и глубокий и в то же время такой обыденный… Это существо, бестелесное, безликое, безымянное, называло меня по имени, беседовало со мной в этих криптах и пещерах, где мы были похоронены заживо, так же спокойно и невозмутимо, как если бы мы сидели в креслах в каком-нибудь клубе. Но оно пообещало убить меня или любого другого, к кому в руки попадет крест со знаком рыбы. Неизвестный откровенно признался, что не напал на меня там, в лабиринте, лишь поскольку знал, что у меня под рукой был заряженный револьвер, он не хотел рисковать. Однако он точно таким же спокойным голосом заверил меня, что тщательно спланирует мое убийство так, чтобы исключить неудачу, продумает каждую мелочь, оградит себя от любой возможной опасности,
С тех пор я не перестаю время от времени получать разные знаки, символы и странные неподписанные послания, что окончательно убедило меня по крайней мере в том, что если этот человек – маньяк, то он стал жертвой навязчивой идеи. В этих записках он совершенно спокойно, как бы даже легкомысленно повторяет одно и то же: подготовка к моему убийству и похоронам продвигается удовлетворительно, и есть лишь один способ, которым я могу предотвратить ее увенчание полным успехом: я должен вернуть хранящуюся у меня реликвию – уникальный крест, который я нашел в пещере. Пока что в его поведении я не заметил никакого религиозного рвения или исступленности. Похоже, он имеет лишь одну страсть, страсть коллекционера древностей. И это одна из причин, по которым я считаю его западным, а не восточным человеком. Вот только древность эта, кажется, свела его с ума.
А потом появилось это сообщение, правда еще не подтвержденное, о том, что точно такой же крест был найден на забальзамированном теле в суссекском захоронении. Если он был безумцем раньше, то теперь новость эта превратила его в бесноватого, одержимого семью бесами. Ему, наверное, было неприятно осознавать, что в мире существует уникальная вещь и принадлежит она кому-то другому, но мысль о том, что теперь их стало две и обе они принадлежат не ему, стала для него невыносимой пыткой. Его безумные послания посыпались на меня, точно град отравленных стрел, и в каждой он все убежденнее говорил о том, что смерть настигнет меня, как только я протяну свою недостойную руку к кресту из могилы.
«Вы никогда не узнаете меня, – писал он, – вы никогда не произнесете мое имя, никогда не увидите моего лица, вы умрете, так и не узнав, кто убил вас. Я могу быть любым из тех, кто находится рядом с вами, но я окажусь тем единственным, на кого вы не взглянете в решающий миг».
Эти угрозы заставили меня сделать вывод, что, скорее всего, он станет преследовать меня в этой поездке и попытается выкрасть крест или подстроить какую-нибудь неприятность, чтобы завладеть им. Но, поскольку я ни разу в жизни не видел этого человека, он может оказаться практически любым из тех, с кем я встречаюсь. Проще говоря, он может оказаться даже любым из официантов, обслуживающих мой стол, или любым из моих попутчиков, сидящих рядом.
– Он может быть мной, – с улыбкой произнес отец Браун, презрев грамматику.
– Он может быть кем угодно, – серьезно кивнул Смайлл. – Об этом я и говорю. Вы единственный человек, которого я могу не подозревать.
Отец Браун снова смутился, но потом улыбнулся и сказал:
– Как ни странно, но я действительно не он. Первым делом нам нужно удостовериться, что он действительно находится здесь. И сделать это нужно, прежде чем… Прежде чем он проявит себя.
– По-моему, есть только один способ это выяснить, – мрачно заметил профессор. – Когда мы доберемся до Саутгемптона, я сойду на берег, сразу же возьму автомобиль и поеду в Далэм. И я был бы весьма благодарен вам, если бы вы согласились поехать со мной. Когда плавание подойдет к концу, наша компания, разумеется, распадется, и если кто-нибудь из нее появится в том маленьком церковном дворе на суссекском берегу, мы узнаем, кто это.
И план профессора был надлежащим образом приведен в исполнение. По крайней мере в том, что касалось автомобиля и его груза в лице отца Брауна. Они ехали по дороге, тянущейся вдоль берега моря с одной стороны и гемпширскими и суссекскими холмами – с другой. Никакой погони не наблюдалось. Когда они добрались до деревушки Далэм, по пути им встретился лишь один человек, имеющий хоть какое-то отношение к этому делу, – журналист, который только что посетил церковь, где приходской священник любезно провел его по недавно раскопанной часовне, но разговаривал он и вел себя как обычный репортер. Впрочем, профессор Смайлл все же был несколько перевозбужден и, очевидно, поэтому никак не мог отделаться от впечатления, будто во внешнем виде и поведении молодого человека было что-то подозрительное. Репортер был высок, вид имел пообтрепавшийся, и на лице его особенно выделялись крючковатый нос, запавшие глаза и унылые обвислые усы. Похоже, что экскурсия не доставила ему ни малейшего удовольствия. Более того, казалось, что он спешил, когда двое путешественников остановили его, чтобы расспросить.
– Все дело в проклятии, – сказал он. – Проклятии, которое лежит на этом месте, если верить путеводителю, священнику или здешним старожилам, выбирайте сами, кому верить. И если честно, тут действительно это чувствуется. Не знаю, правда это или нет, но я рад, что выбрался наконец из этого места.
– А вы верите в проклятия? – с любопытством спросил Смайлл.
– Я ни во что не верю, я – журналист, – ответствовало безрадостное существо. – Бун, «Дейли уайер», к вашим услугам. Но знаете, в этом склепе действительно есть что-то жуткое. Честное слово, мне там было не по себе.
И он зашагал дальше в сторону железнодорожной станции, поддав шагу.
– Что-то этот парень напомнил мне ворона. Или ворону, – заметил Смайлл, когда они повернули к церковному двору. – В общем, вестник несчастья.
Медленно они вошли в церковный двор. Американский антиквар окинул внимательным взглядом крытый вход на кладбище и высокие, необъятные тисы, казавшиеся черными, как сама ночь, даже на солнечном свете. Дорожка пошла вверх между холмами, из которых под разными углами торчали могильные плиты, точно каменные волноломы, разбросанные по зеленому морю вдоль берега, пока не достигла хребта, за которым ровной, похожей на железный рельс полосой раскинулось серое и гладкое море со стальными пятнами тусклого света. Почти прямо у них под ногами разросшаяся жесткая трава сменялась зарослями приморского синеголовника, который ближе к берегу растворялся в серо-желтом песке. На фоне моря, футах в двух-трех от этих зарослей, темнел неподвижный человеческий силуэт. Если бы не темно-серое одеяние, его почти можно было бы принять за какое-нибудь надгробное изваяние, но отец Браун сразу узнал легкую сутулость и зловеще торчащую короткую бородку.
– Вот это да! – воскликнул профессор археологии. – Это же тот человек, Тэррент, если можно назвать его человеком! Когда мы разговаривали на судне, можно ли было предположить, что мы так скоро получим ответ на мой вопрос?
– Мне кажется, на ваш вопрос может оказаться слишком много ответов, – заметил отец Браун.
– Как вас понимать? – Обернувшись, профессор метнул на него быстрый взгляд.
– Я хочу сказать, – кротко произнес священник, – что за тисами я слышал голоса. Не думаю, что мистер Тэррент так одинок, как кажется, даже осмелюсь предположить, как ему хочется казаться.
Подтверждение этому заявлению пришло очень скоро, одновременно с тем как Тэррент, как обычно, медленно и с хмурым видом повернулся. Другой голос, высокий и довольно жесткий, хоть и несомненно женский, с добродушно-насмешливой интонацией произнес:
– Откуда же мне было знать, что и он здесь окажется?
Профессор Смайлл сообразил, что это жизнерадостное восклицание относилось не к нему, из чего ему не без удивления пришлось заключить, что где-то поблизости находится кто-то третий. Когда из тени тиса вышла леди Диана Уэйлз, как всегда сияющая и решительная, он заметил, что ее преследует живая тень, и нахмурился еще больше. Поджарая аккуратная фигура Леонарда Смита, этого угодливого работника пера, вынырнула сразу же вслед за ней. По-собачьи чуть наклонив набок голову, он улыбался.