Черный Красавчик (с иллюстрациями)
Шрифт:
Дело было в начале апреля, а семейство должно было приехать в замок в мае. К этому времени следовало подновить легкую четырехколесную карету, а поскольку полковнику Блентайру предстояло вернуться в полк, то и было решено, что Рейбен Смит отвезет полковника в город в этой карете, оставит карету у мастера, а вернется уже верхом, для чего захватит с собой верховое седло. Везти Рейбена обратно должен был я.
На железнодорожной станции полковник Блентайр поблагодарил Рейбена и дал ему денег на прощанье, сказав:
– Берегите вашу молодую хозяйку, Рейбен, и не позволяйте всяким неумехам ездить на Южном Ветре, берегите и его для вашей хозяйки.
Мы оставили карету в мастерской, откуда отправились в постоялый двор под названием «Белый лев». Там Рейбен велел конюху задать мне достаточно корма и оседлать к четырем часам. Уже в дороге я потерял гвоздь на одной подкове, но конюх обратил на это внимание, только начав седлать меня к четырем часам. Рейбен Смит явился в конюшню около пяти и объявил, что встретил в трактире старых приятелей, поэтому выедет не раньше шести часов. Конюх сказал ему про мою подкову и спросил, не заняться ли этим.
– Не надо, – ответил Рейбен Смит, – до дома доберемся, а там уж все сделаем.
Рейбен говорил чересчур громко и как-то заносчиво, что было совершенно не в его манере, я очень удивился и тому, что он сам не пожелал взглянуть на подкову, хотя обычно тщательно.следил за тем, чтобы все гвозди были на месте.
Он не явился в шесть, не явился ни в семь, ни в восемь. Было уже около девяти часов, когда он окликнул меня непривычно грубым, громким голосом. Он был в чрезвычайно дурном расположении духа и выбранил конюха, хоть я и не мог понять, в чем тот провинился.
На крыльцо вышел хозяин постоялого двора и крикнул:
– Будьте осторожны, мистер Смит!
Смит ответил бранью и, едва мы выехали из города, пустил меня галопом, часто нахлестывая плетью, хотя я и без того скакал во весь опор. Луна еще не взошла, и было очень темно. Недавно приведенная в порядок дорога была усыпана мелкими камешками, от скачки по такой дороге подкова скоро разболталась, а у шлагбаума, где надо было платить дорожный сбор, совсем оторвалась.
Будь Смит в здравом уме, он бы сразу заметил, что я прихрамываю, но он был пьян в стельку и вряд ли что замечал.
За шлагбаумом начинался участок дороги, на который только что насыпали довольно крупные острые камни, по которым лошадь не может быстро идти без риска. Я же, потеряв подкову, вынужден был идти по такой дороге полным галопом, подгоняемый плетью, дикой бранью и требованиями прибавить ходу. Конечно, неподкованная нога причиняла мне страшные мучения, копыто было просто размозжено до основания, и острые камешки набились внутрь.
Так не могло продолжаться, боль стала непереносимой: в таких обстоятельствах лошадь не в силах скакать. Я споткнулся и всей тяжестью рухнул на оба колена. Смит вылетел из седла и с размаху ударился оземь: ведь скорость была очень велика. Я с трудом встал и побрел на обочину, где не было камней. Луна выплыла из-за гряды холмов, и в лунном свете я увидел Смита, лежавшего в нескольких ярдах от меня. Он не поднимался – только пошевелился и громко застонал. Мне тоже хотелось бы застонать от невыносимой боли в ноге и в разбитых коленях, но кони привыкли страдать молча. Я не издал ни звука, я стоял и вслушивался. Смит еще раз простонал. Теперь луна ярко освещала его, и я видел, что он недвижим. Я ничего не мог сделать ни для Смита, ни для самого себя, но как я вслушивался в ночь, надеясь уловить звук шагов или колес! Однако по этой дороге мало ездили, и вполне могло случиться, что помощи придется ждать часами. И я стоял, всматриваясь и вслушиваясь в ночь, в прохладную и нежную апрельскую ночь, покой которой нарушали только неуверенные трели соловья, скольжение белых облачков вокруг луны и полет совы над живой изгородью. Мне вспомнились далекие летние ночи, которые я проводил под боком у моей матери на зеленых и ласковых пастбищах фермера Грея.
ГЛАВА XXVI
Чем все кончилось
Было, должно быть, около полуночи, когда я услышал где-то вдали цокот конских копыт. Время от времени он пропадал, потом слышался снова и становился раз от разу все отчетливей и ближе. Дорога в Эршалл пролегала через лесопосадки, также принадлежавшие лорду, звук доносился как раз оттуда, и я надеялся, что кто-то нас ищет. По мере приближения шагов я все больше убеждался в том, что это была Джинджер; а спустя еще немного времени даже мог сказать наверняка, что впряжена она в легкую повозку. Я громко заржал и страшно обрадовался, услышав ответное ржание Джинджер и мужские голоса. Повозка подъехала и остановилась возле неподвижно лежавшей на земле темной фигуры.
Один из мужчин соскочил на землю и склонился над ней.
– Это Рейбен, – сказал он, – но он не шевелится.
Второй человек тоже подошел и присел рядом:
– Да он мертв, потрогай руки – они совершенно холодные.
Мужчины приподняли тело, но оно безжизненно обмякло, волосы на голове слиплись от крови. Они снова опустили его на землю, потом подошли, оглядели меня и сразу же заметили мои ободранные колени.
– Вот оно что, лошадь упала и сбросила его! Кто бы мог подумать, что вороной на это способен?! Представить себе невозможно, что он может упасть. Должно быть, Рейбен лежит здесь уже несколько часов. Странно, что лошадь не двинулась с места.
Роберт попытался вывести меня на дорогу. Я сделал шаг и едва не свалился снова.
– Э, да у него не только с коленями плохо. Погляди-ка сюда – копыто разбито вдребезги, неудивительно, что он упал, бедолага. Знаешь, что я тебе скажу, Нед? Боюсь, Рейбен был не в себе. Ты только подумай: скакать по эдаким камням на лошади, потерявшей подкову! Будь он в своем уме – сообразил бы, что это все равно что ездить верхом на Луне. Похоже, он взялся за старое. Бедная Сьюзен! Она была сегодня вся белая, когда пришла к нам спросить, не вернулся ли он. Пыталась делать вид, будто ничуть не беспокоится, и придумывала кучу причин, которые могли бы его задержать, но, несмотря на это, умоляла меня поехать ему навстречу. А что мы теперь можем сделать? Нужно как-то доставить домой лошадь и тело – это будет нелегко.
Они поговорили между собой и решили, что Роберт, конюх, поведет меня, а Нед повезет покойного. Предстояло погрузить его в повозку – тяжелый труд, потому что некому было придерживать Джинджер; но она, как и я, прекрасно понимала, что произошло, и стояла как вкопанная.
Нед со своим скорбным грузом очень медленно тронулся в путь, а Роберт подошел ко мне и снова осмотрел мою ногу. Затем достал носовой платок и, туго перевязав копыто, повел меня домой. Никогда не забуду того ночного путешествия. До дома было больше трех миль. Роберт вел меня очень осторожно, а я хромал и спотыкался, но тащился вперед, превозмогая жуткую боль. Я видел, что ему жаль меня, потому что он все время поглаживал меня по шее и говорил ласковым голосом – словом, всячески старался приободрить.
Наконец я добрался до своего стойла и поел немного овса. Роберт сделал влажные повязки мне на колени и припарку из отрубей на копыто, чтобы вытянуть жар и обеззаразить, так как доктор мог прийти только утром. После этого я опустился на соломенную подстилку и, несмотря на боль, заснул.
На следующий день, осмотрев мои колени, ветеринар высказал надежду, что суставы не повреждены, а коли так, работать я смогу, но безупречной внешности у меня уже не будет никогда. Не сомневаюсь, что лечили меня наилучшим образом, хотя лечение длилось долго и было мучительным. На коленях нарастало «дикое мясо», как они это называли, и его вытравляли каким-то едким раствором, а когда раны наконец зажили, поверхность смазали шипучей жидкостью, чтобы удалить волосяной покров: почему-то они считали это необходимым – наверное, они знали, что делали.