Черный Красавчик (с иллюстрациями)
Шрифт:
Поскольку Смит скончался столь неожиданно в отсутствие каких бы то ни было свидетелей, было проведено расследование. Хозяин постоялого двора «Белый лев», его конюх и еще несколько человек показали, что он был пьян, когда выезжал со двора. Стражники на заставе подтвердили, что он промчался через городские ворота как сумасшедший, а мою подкову нашли среди камней – дело было совершенно ясное, и с меня сняли всякую вину.
Все жалели Сьюзен; она чуть не лишилась рассудка и без конца твердила: «Ах, он был такой добрый, такой хороший! Это все проклятое вино; зачем только продают это проклятое вино?! О Рейбен! Рейбен!» Она повторяла это до самых похорон, а после, поскольку не имела ни своего дома, ни родственников, вместе с шестью малыми детьми была вынуждена снова покинуть милый домик под сенью высоких дубов и переселиться в огромный мрачный работный дом.
ГЛАВА XXVII
Загубленные и катящиеся под уклон
Как только колени мои достаточно зажили, меня на месяц-другой отправили попастись на небольшой луг; там не было больше ни души, и я, конечно, наслаждался свободой и сочной травой, но давняя привычка к обществу сказывалась: я чувствовал себя очень одиноким. Мы с Джинджер стали закадычными друзьями, и я очень по ней тосковал. Заслышав конский топот на дороге, я начинал ржать, но редко дожидался ответа. И вот однажды ворота загона отворились – и кто бы, вы думали, появился? Моя дорогая подружка Джинджер! Человек снял с нее уздечку и ушел. С тихим радостным ржанием я рысью пустился к ней; мы оба были рады встрече, но вскоре я понял, что Джинджер привели ко мне не для того, чтобы доставить нам удовольствие. Она поведала, что ее загнали быстрой ездой и теперь отправили сюда, чтобы посмотреть, поможет ли ей отдых.
Лорд Джордж по молодости лет ничьих советов не слушал; он был безжалостным наездником и не пропускал ни одной охоты, нисколько не заботясь при этом о лошадях. Вскоре после того как я покинул конюшню, были устроены скачки, в которых он твердо решил участвовать. Хоть конюх и предупреждал, что у Джинджер легкое растяжение и ее нельзя выпускать на скачки, лорд Джордж не обратил на это никакого внимания и на соревнованиях выжимал из нее последние силы, заставляя не отставать от фаворитов. Она со своим характером, конечно же, выложилась до конца, пришла к финишу в первой тройке, но запалилась, а кроме того, седок был слишком тяжел для нее, и она растянула мышцы спины. «Вот и полюбуйтесь теперь на нас, загубленных в расцвете молодости и сил, – сказала она. – Тебя доконал пьяница, меня – дурак. Как тяжело!» Мы оба чувствовали, что теперь уже не те, какими были прежде.
Это, однако, не отравило нам радость встречи; мы, правда, не скакали галопом, как когда-то, но получали удовольствие оттого, что паслись и лежали вместе на траве, часами стояли в тени раскидистых лип, прижавшись головами друг к другу. Так мы жили, пока хозяйская семья не вернулась из города.
Однажды мы увидели на лугу лорда в сопровождении Йорка. Поняв, что настает важнейший момент, мы смирно стояли под липой, ожидая их приближения. Они внимательно нас осмотрели. Похоже, лорд был страшно недоволен.
– Триста фунтов выброшены на ветер, – сказал он. – Но хуже всего то, что это лошади моего старого друга. Он надеялся, что им будет у меня хорошо, как дома, а их загубили. Кобыла пусть с годик побегает, посмотрим, что получится, а вот вороного придется продать: мне очень жаль, но я не могу держать в своей конюшне лошадь с такими коленями.
– Конечно, ваша светлость, – ответил Йорк, – но для него можно найти место, где внешний вид большого значения не имеет, а обращаться с ним будут хорошо. У меня в Бате есть знакомый, который держит платную конюшню, ему часто требуются хорошие лошади, но недорого; я знаю, что он отлично смотрит за своими лошадьми. У этого коня добрый нрав, а рекомендации вашей светлости или моей будет вполне достаточно для моего приятеля.
– Хорошо, Йорк, напишите ему. Я гораздо больше пекусь о том, чтобы лошадь попала в хорошие руки, чем о цене.
И они ушли.
– Скоро тебя увезут, – сказала Джинджер, – и я потеряю единственного друга; скорее всего, мы больше никогда не увидимся. Как жесток этот мир!
Примерно неделю спустя пришел Роберт с уздечкой, накинул ее на меня и увел.
По рекомендации Йорка меня купил хозяин платной конюшни. Мне предстояло ехать туда на поезде. Это было ново и требовало немалого мужества; но как только я понял, что с шипением вырывающиеся из трубы клубы пара, резкие толчки, свистки, а пуще всего непрерывное дрожание вагона, в котором я стоял, не причиняют мне никакого вреда, – я сразу успокоился.
По окончании путешествия я очутился в довольно удобной, хорошо убранной конюшне. Она не была, правда, столь просторной и уютной, как та, к которой я привык. Стойла здесь были устроены с наклоном, а не горизонтально, и когда голова моя склонялась к яслям, я был вынужден удерживаться на скошенном полу, что очень утомительно. Видимо, люди не знают, что лошадь работает гораздо лучше, если в стойле ей удобно и она имеет возможность свободно поворачиваться там. Как бы то ни было, меня хорошо кормили и содержали в чистоте. Hani хозяин заботился о нас как мог. Он занимался извозом и держал для этого довольно много лошадей и всевозможных экипажей. Иногда экипажи нанимали у него вместе с кучером, иногда клиенты – дамы или господа – правили сами.
ГЛАВА XXVIII
Извозчичья лошадь и ее ездоки
До того времени мною правили люди, которые хотя бы умели это делать; здесь же пришлось столкнуться с самыми разными типами дурных и неумелых возниц. Я был теперь наемной лошадью, обязанной служить любому клиенту, а поскольку зарекомендовал себя смирным, хорошо воспитанным конем, имеющим добрый нрав, подозреваю, что меня отдавали неумехам чаще, чем других моих собратьев, – я был надежнее. Начни я сейчас рассказывать обо всех извозчичьих манерах, которые пришлось на себе испытать, это заняло бы слишком много времени, но о некоторых все же упомяну. Во-первых, существуют ездоки – любители «строгих» поводьев. Это люди, которым, видимо, кажется, что все дело в том, чтобы натягивать вожжи как можно сильнее, никогда не ослаблять узды и не давать лошади даже малейшей свободы в движениях. Они не устают повторять, что «лошадь нужно держать крепко» и «непременно взнуздывать», словно иначе она упадет.
Каким-нибудь несчастным клячам, чьи губы из-за таких вот ездоков огрубели и утратили всякую чувствительность, это, быть может, и нужно, но для лошади, которая твердо держится на ногах, у которой нежные, чувствительные губы и которая чутко реагирует на малейший жест возницы, – это мука, к тому же просто глупо.
Есть, напротив, любители отпускать поводья. У таких вожжи свободно покоятся на лошадиной спине, а руки – на собственных коленях. Конечно, эти господа, случись что-то неожиданное, с лошадью никогда не справятся. Если лошадь встала в нерешительности, или испугалась, или оступилась, от них никакого проку – ни лошади, ни им самим, и кончается это порой несчастьем. Сам я, конечно, ничего против такой манеры управлять лошадью не имею, ибо у меня нет привычки спотыкаться или шарахаться в испуге, от ездока мне нужно лишь, чтобы он указывал путь да поощрял меня; однако когда идешь под уклон, чувствовать вожжи необходимо, чтобы быть уверенным, что ездок по крайней мере не спит.
Кроме того, небрежная манера езды вырабатывает у лошади дурные привычки и быстро приучает к лени, когда же она попадает в другие руки, эти привычки приходится из нее выколачивать, а это бывает больно и неприятно. Мистер Гордон всегда заставлял нас работать самым добросовестным образом и сохранять хорошие манеры. Он говорил, что портить лошадей, позволяя им усваивать дурные привычки, так же жестоко, как портить детей, потому что и те и другие будут страдать от этого сами.
К тому же такие ездоки зачастую совершенно беспечны и думают о чем угодно, только не о лошади. Однажды мне попался такой ездок. Я был запряжен в фаэтон, в котором сидели дама и двое ребятишек. Сразу же после того как мы тронулись, мой кучер бросил поводья и несколько раз бессмысленно стегнул меня кнутом, хотя я и без того отлично шел. На дороге были большие свежевымощенные участки и повсюду валялось множество оставшихся после ремонта камней. Мой ездок шутил с дамой и детьми, смеялся и рассказывал об окрестностях, открывающихся справа и слева; он считал совершенно лишним поглядывать хоть изредка на лошадь и выбирать на дороге участки побезопасней. Кончилось тем, что камень попал мне в подкову и застрял там.