Черный квадрат
Шрифт:
«Скажи мне, Мишенька, которого любит душа моя: где пасешь ты? Где отдыхаешь в полдень? Лобзай меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина. От благовония мастей твоих имя твое – как разлитое миро. Влеки меня, я побегу за тобой, введи меня в чертоги свои».
«Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, то иди по волнам твоего радио и дойдешь до города Ржева, где сейчас десятками тысяч гибнут воины мои. И когда Хаванагила утрет кровь их с совести моей, то между огнями взрывов вижу прекрасные ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях. О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна, глаза твои голубиные... Извини, писать кончаю, начинается обстрел...»
«Живем мы в подвале деревянного дома на улице Подгорной, недалеко от речки Омки. Все время думаю о тебе. На ложе моем ночью искала я тебя, которого любит душа моя. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям и буду искать того, кого любит душа моя; искала тебя и не нашла. Встретили
«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими... Первое, выстрел! Второе, выстрел!.. Волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской... Отсекай огнем справа, ребята! ...Зубы твои – как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними... Сколько снарядов осталось?.. Должно хватить, пока наши не подойдут... Если подойдут... И то верно. ...Как лента алая, губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя – как столп Давидов, два сосца твои – как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями. Доколе день дышит прохладою и убегают тени, пойду я на гору мировую и на холм фимиама. ...Прицел больше – шесть! Цель – высота 186! Огонь! Ой, гибнут ребята... Горы трупов наших перед немецкими дотами. Пулеметы немцев раскалены, души их взмучены, рвет их от запаха русской крови. Ох уж эти Синявинские высоты, ох уже эти Ржевские болота, ох уже эти Вяземские снега! Ротами, полками, дивизиями... Сотни тысяч трупов... Дешевое русское мясо... Долгие десятки лет матери их, жены, дети ничего не будут знать о них. И никто не положит цветы на их могилы. Потому что их нет. Ни креста, ни обелиска. И сгинула любовь к отеческим гробам. Потому что и гробов нет. Лежат где-то под землей, а то и поверх нее вымытые дождями кости. Как, впрочем, и по всей России. И бесконечно долго будет длиться Отечественная война, пока Отечество не вспомнит о них. Пока мы не вспомним их. Так что, возлюбленная моя, херня все это: никто не забыт, ничто не забыто. Прокляты и забыты. ...Что, Хаванагила, обед принесли? На шестьдесят два человека? И водки на шестьдесят два?! Здорово! А сколько нас?.. Четырнадцать? Получается почти по поллитре на брата. А если не учитывать Мухамедзянова и Чарыева, то и по цельной. Только не все сразу, ребята. Не чокаясь. Ешьте, друзья, пейте и насыщайтесь, возлюбленные! И спать. Орлов и Василий Андреевич – в караул. Кузнецов, князь Джорджиани – вторая очередь. Всем спать. ...Жду слов твоих нежных, возлюбленная Лолита моя».
«И я, возлюбленный мой, читая твои письма, слышу голос возлюбленного моего! Вот он идет, скачет по высотам 186, прыгает по безымянным холмам. Друг мой похож на серну или на молодого оленя. Вот зима 42-го уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; и работаем мы теперь больше: от света и до света; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовония. Лук выпустил свои острые стрелы, картошка дала первые ростки; так что, когда осень придет в наши виноградники и огороды, будет чем насытить чрева наши. А сейчас, Мишенька мой, я сплю, а сердце мое бодрствует; вот голос моего возлюбленного, который стучится: „Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Потому что голова моя вся покрыта росою, кудри мои – ночною влагою“. Жду тебя, Мишенька мой. Сердцем моим жду, душой моей жду, телом моим жду тебя. Письма твои целую истосковавшимися губами моими. От века к веку жду. И буду ждать. Лолита».
«Голубица моя в ущелье скалы под кровом утеса! Покажи мне лицо твое, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок и лицо твое приятно. Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе! Со мной иди с Ливана, невеста! Со мною иди с Ливана! Спеши с вершины Аманы, с вершины Сенира и Ермона, от логовищ львиных, от гор барсовых! Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей.
Слова эти пишет сестра моя, сестра медсанбата 24/73. Сестра, выходившая меня. Рука моя правая перебита и не может обнять тебя, глаза мои не видят тебя. Вот одр мой: шестьдесят сильных вокруг меня. Все они держали по мечу, опытны в бою. Лежат, кричат от боли, и в каждом крике слова мои. О, как любезны ласки твои, сестра моя Машенька! О, как много ласки твои лучше вина, Люсенька! О, как благовоние мастей твоих лучше всех ароматов, Василиса Евдокимовна! Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста моя Зинушка! Мед и молоко под языком твоим, Джамиля, Нина, Оксана, Ребекка... Увижу ли тебя, Лолита, сестра, возлюбленная моя. Сердце мое открыл я для ласк твоих. Руки мои я наполнил памятью о теле твоем, которого не познал. Губы мои открыты для поцелуев твоих неумелых. Положи печать на уста свои, доколе не вернусь я с гор Ливанских, пока не кончится эта проклятая война. До вечера после войны, возлюбленная моя.
Со слов лейтенанта Липскерова Михаила записала сержант медицинской службы Панкратова Елена. Люби его, девка, люби».
«Возлюбленный мой Мишенька, положи меня как
“Чем возлюбленный твой лучше других возлюбленных, что ты так заклинаешь меня?” – “Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других: голова его – чистое золото, кудри его волнистые – черные, как ворон; глаза его – как голуби при потоках вод, купающихся в молоке, сидящие в довольстве, губы его – лилии, источающие текучее миро; руки его – золотые кругляки, усаженные топазами; вид его подобен Ливану, величествен, как кедры. Вот кто возлюбленный мой”. И он отстал от меня.
Мишка! Кто тебе Панкратова Елена?!»
«Возлюбленная моя, есть шестьдесят цариц, и восемьдесят наложниц, и девиц без числа, но единственная – ты, голубица моя, чистая моя. А кудрей моих волнистых, черных, как ворон, нет. Обрили начисто из-за вшей. Полгода летели слова твои ко мне, и снова я здоров. Мы вошли в город Каунас. Тут у меня родственники, братья моего деда по матери, дядя Давид и дядя Сима. На улице Гриняус, 14. Так вот, дядю Давида немцы сожгли заживо еще в 43-м. Он делал в гетто аборты и помогал прятать новорожденных от немцев. За это и сожгли. А дядю Симу отправили в какой-то Освенцим. А его жену, пианистку тетю Раю – в Биркенау. Это женское отделение Освенцима. И что с ними, никто не знает. Наконец-то получил твою фотографию. Ты стала еще более юной, возлюбленная моя. О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, полученных по ленд-лизу. Округление бедер твоих – как ожерелье, дело рук известного художника; живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои – как два козленка, двойни серны; шея твоя – как столп из слоновой кости, глаза твои – озерки Есевонские, что у ворот Батрамбимма; нос твой – башня Ливанская, обращенная к Дамаску; голова твоя на тебе – как Кармил, и волосы на голове твоей – как пурпур. Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная моя, твоей миловидностью! Наконец, возлюбленная моя, нашелся отец. Он со своим фронтовым театром забрался на полуостров Рыбачий, что, в свою очередь, на Кольском полуострове. И там они попали в блокаду, и полгода не могли выбраться оттуда. Каждый вечер играли для моряков „Соломенную шляпку“ Лабиша. Отцу дали „Красную звезду“, но в газете отметили, что театру Липскерова лучше бы играть в системе войск генерала де Голля. Этот стан твой похож на пальму, и груди твои – на виноградные кисти. Подумал: влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее; и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих – как от яблоков; уста твои – как отличное вино... Еще мамин брат, дядя Миля, получил Сталинскую премию за участие в создании первого советского радара. А мне вручили вторую медаль „За освоение целины“.
«На ложе моем ночью искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его. Встала я, пошла по городу, по улицам и площадям, и искала того, кого любит душа моя. Искала я тебя и не нашла, Мишенька. Встретили меня стражи, обходящие город. „Не видали ли вы того, которого любит душа моя?“ Но едва я отошла от них, как нашла того, кого любит душа моя, ухватилась за него и не отпускала его...»
«Хаванагила, отведи ее в мой блиндаж. Как же добралась ты до меня, возлюбленная моя? Спи, возлюбленная моя. Заклинаю вас, сыны Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно».
«Я сплю, а сердце мое бодрствует. Вот голос моего возлюбленного, который стучится: “Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Потому что голова моя вся покрыта росою...” Я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои; как же мне марать их? Я встала, чтобы отпереть возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел...»
– Товарищ капитан, вас комполка вызывает...
– Батарея, подъем!
– Офицеры, ко мне!
– Товарищи офицеры, довожу до вас приказ командующего. В 9.00 в составе 252-й дивизии 1-го Украинского фронта выдвинуться в район городов Освенцим и Биркенау и взять их, по возможности избегая жертв среди мирного населения.
– К походному маршу! По-дивизионно! Заводи!
«Пишу тебе, возлюбленная моя; той, которую оставил я, так и не познав. 25 января 45-го года вошел я в города Освенцим и Биркенау. Тяжело писать тебе об этом, возлюбленная моя, дочь моя, сестра. Дядя Сима жив. Он работал при крематории, и его сжечь не успели. Охрана разбежалась, когда мы вошли. Он один стоял возле печи и пытался руками выгрести останки тех, кто не успел сгореть. Руки его обожжены были слегка, а сердце сожжено дотла. Он держал в руках “Сказки” Андерсена и молился: “Тогда сказал Господь Моисею, простри руку твою на землю Египетскую, и пусть падет саранча на землю Египетскую и поест всю траву земную. И Господь навел на сию землю восточный ветер.