Черный легион
Шрифт:
— Когда вылет? — спросил Скорцени, из вежливости подождав, пока генерал усядется первым.
— Завтра.
— «Волчье логово»?
— Не нравится мне это название, — поморщился Бауэр.
— Значит, в логово.
Чтобы не мешать их разговору, Родль отошел к «камню Скорцени» и присел на него.
— Фюрер приглашает туда многих влиятельных людей рейха. Не исключено, что будут и союзники.
— Очевидно, не только ради того, чтобы дать им возможность встретиться с Муссолини.
— Не думаю, что Муссолини обрадуется слишком многолюдной встрече. На его месте я бы крепко призадумался. Иметь в своем распоряжении такую лейб-гвардию, столько верных нашей идее генералов — и не суметь обезопасить себя от ареста в резиденции короля, в подчинении которого находилось в то время не больше роты личной охраны! Своей погибельной беспечностью создать столько проблем себе и фюреру!.. В Берлине такое трудно понять.
— В Берлине — да. Там вообще с трудом воспринимают все то, что происходит вне границ рейха. А ведь дело-то было в Италии.
— И все же фюрер пригласил в ставку многих влиятельных лиц, — мягко настоял на своем пилот, явно подчеркивая неординарность события, которое ожидает этих людей.
— Почему это вас так поразило, господин бригадефюрер? За этим что-то стоит?
— Думаю, что дело не в Муссолини. Вряд ли фюрер собирается чествовать его. Более неподходящей фигуры для героя нынче не сыскать. Героем будете вы,
— Мне это ни к чему, бригадефюрер. И вряд ли…
— Это нужно Германии, — резко объяснил Бауэр, — Сейчас, может, как никогда раньше, рейху нужен герой. Символ нации. Мир должен знать об успехе операции по освобождению дуче.
Скорцени благоразумно промолчал. Он понимал, что личный пилот фюрера, командир правительственной авиаэскадрильи вряд ли способен обладать большей информацией, чем та, что получена им вместе с очередным приказом. Тем не менее попытался осторожно прощупать почву:
— Было бы куда интереснее знать, в какую часть света мне суждено направиться после всей этой шумихи с чествованием Муссолини. Вы не астролог, господин бригадефюрер? — То, что генерал был в гражданском, облегчало Скорцени общение с ним. Отсутствовало психологическое давление мундира.
— Мы — солдаты, гауптштурмфюрер. Независимо от чина, — добавил он. Да, независимо от чина. Приказы же, как правило, поступают в последние минуты.
— Глубокомысленное замечание, господин бригадефюрер, — неуклюже попытался Скорцени свести их диалог к шутке. Но если бы он мог позволить себе такое признание, он признался бы генералу, что покорен его умением мужественно подавлять в себе вполне понятное в этой ситуации чувство зависти к успехам нового героя нации.
23
Войдя в номер, отведенный ему в отеле японской военной миссии в Тайлари, генерал Семенов с удивлением обнаружил в нем юную японку, ту же, которая приносила им чай. При появлении генерала японка поднялась с низенькой тахты и ступила ему навстречу. Под прозрачным шелковым халатом угадывалось совершенно голое тело. Теперь оно казалось даже более миниатюрным и изысканным, чем во время первого появления этой гейши.
На столике у тахты стояли уже знакомые Семенову чашечки с саке и тарелочки с бутербродами. Кроме того, источаемый большой пиалой островатый приятный запах свидетельствовал, что ужин их будет состоять из чашечки риса с черт знает какой рыбной приправой. Атаман никогда не был в восторге от японской кухни, но однообразие ее просто-таки поражало. Возможно, потому и поражало, что все разновидности рисовых блюд воспринимались им как одно — «рис с черт знает какой приправой».
Девушка стояла по ту сторону столика. Озаряя комнату полуприкрытой, а потому еще более соблазнительной, наготой, она как бы испытывала генерала на инстинкт: желая знать, на что он набросится раньше — на нее или еду.
Пятидесятилетний атаман понял ее, улыбнулся и, подойдя к тахте, устало опустился на нее. Девушка поднесла ему чашечку саке.
— И-ты осень устал, да? — присела у его ног.
— Чертовски.
— И-целтовски, да? — обнажила два ряда обворожительно белых, ровных, по-детски мелких зубов. Искрящиеся глазки ее напоминали две созревшие сливы, а лукавство, порождавшее улыбку, восходило своими магическими истоками к первородному лукавству Евы.
— Кто тебя прислал сюда? Капитан-переводчик?
— И-нет.
— Исимура?
— И-нет.
— Сама пришла, что ли? — ехидно ухмыльнулся Семенов, отпивая из чашечки унизительно слабую, но божественно священную японскую водку.
— И-нет.
— Паршивка узкоглазая, в соболях-алмазах, — добродушно покачал головой генерал. Ему на минутку почуд илось, что это он вернулся к себе домой (Семенов давным-давно жил один) и дома его встречает эта девчушка. Он устало садится на тахту, японка присаживается у его ног и подносит чашечку саке. Что еще нужно от жизни человеку, которому перевалило за пятьдесят? Какие армии, какие войны, какие походы? Все, что мило ему в этом мире, — так это хрупкое, облаченное в полупрозрачный халатик создание с белозубой улыбкой и лукавыми глазенками-сливами.
«Но чтобы получить все это, нужно было сначала стать главнокомандующим вооруженными силами Дальнего Востока, — напомнил себе генерал. Лукавить позволительно гейше, но не тебе. Впрочем, похоже, что в последнее время япошки и на тебя смотрят как на… гейшу», — презрительно прищурился атаман.
— Как зовут, в соболях-алмазах?
— И-нет, соболях-алмазах.
— Зовут как, спрашиваю. Имя, имя, — проговорил он по-японски.
— Сото.
— Сото? Впервые слышу такое имя.
— И-впервые? И-да? — Сото пригубила саке, поставила чашку на столик, поднялась и обхватила руками голову Семенова.
Лицо старого вояки оказалось на уровне ее груди. Он уткнулся в одну из созревших лун, словно ребенок — в грудь матери.
Сото это не смутило. Она положила руку ему на шею, и Семенов ощутил, что девушка настойчиво пригибает ее, в то же время другой рукой приподнимая подол халатика. Опьяненный дурманящим запахом французских духов и ангельской плоти, генерал обхватил руками ее округлые бедра и, приближая к себе, почти оторвал Сото от пола. Но именно в минуту плотского экстаза главнокомандующего в дверь негромко постучали.