Чёрный листок над пепельницей

Мандаджиев Атанас

«Зато я, — будто слышит он из-за плеча шёпот девушки, — я подумала обо всём, прежде чем войти сюда! Вот эти следы на паласе — неужели вы скажете, что они мои? Ведь не могу же я носить обувь сорок четвёртого размера!» Гео внимательно рассмотрел самый ясный след — с цепочкой ромбиков, поднял голову, потом выпрямился во весь рост — и чуть не расхохотался в голос. Уже не соблюдая никакой осторожности, он выскочил из квартиры, оставив дверь открытой настежь, бегом спустился на второй этаж, схватил «обувки» Ночной Смены и повернул их подмётками вверх — те же ромбики, похоже на рифлёное печенье. Ах, милая девочка, сколько же детективных романов она прочла! Конечно, она ещё совсем ребёнок, и давно надо было понять это. Воображаю, что это была за картинка — шлёп-шлёп по лестнице, лёгкие туфельки в руках, а на изящных ножках эти громадины. Зато можно утереть нос любопытным!

Впрочем, погоди-ка, Гео! Откуда такая уверенность, что это она, Эмилия? Как будто мы никогда не слышали

о вульгарном воровстве. Ведь тут пустая квартира, никто её не стережёт, в двери лёгкий замок… Да, всё это так, но того, кто здесь побывал, вряд ли можно заподозрить в корыстных устремлениях. Действительно, чёткие, будто и впрямь нарочно оставленные следы вели к полкам с многотомными изданиями и возвращались обратно кратчайшим путём. Ясно — у «преступника» были строго определённые намерения, он осуществил их и исчез, так как никаких следов не обнаружилось больше нигде. А книги на полках переместились — это Гео заметил сразу. Порядок, который он хорошо запомнил на всякий случай, кто-то нарушил. То же чувство охватило его, едва он перевернул последнюю страницу семейного альбома. Чего-то здесь не хватает, но чего? Гео зажёг сигарету, глубоко затянулся и стал снова перелистывать альбом. Так-так… вот Кристина на Витоше….. вот в беретике… стоп! Не было ли здесь большой фотографии, единственной без подписи внизу? На ней Кристина в молодости, с милой, доброй улыбкой… Гео вынул лупу, которую всегда носил с собой, и внимательно рассмотрел следы клея. Потом сравнил со следами на других страницах, Без всякой экспертизы никакого труда не составляло определить, что фотографию Кристины оторвали отсюда гораздо позже других снимков, подверженных той же операции. Скорее всего это случилось совсем недавно, причём, картон, к которому крепилась фотография, был надорван — человек явно спешил. Может, спросить Стаматовых? «Вспомните, пожалуйста, не было ли здесь большой фотографии вашей приятельницы?» Э, нет, это значит раскрыть перед ними карты. Лучше спокойно подумать и найти правильный ответ: кому нужна была именно эта фотография? И зачем?

Гео тщательно, закрыл дверь квартиры и стал спускаться по лестнице. В горле страшно першило, дышалось с трудом — ещё бы, наглотался пыли и затхлого воздуха. Вдруг он резко остановился: на пороге своей квартиры стояла Райка, мимо неё не смог бы проскользнуть даже невидимка.

— А-а, джурналист! А я и не узнала! (Судя по всему, она увидела его ещё на верхней площадке). Ну и когда же мы прочтём что-нибудь про себя, а?

— Будет, будет и про вас.

— А то я смотрю — давно ты не появлялся. Уж не выгнали ли тебя из газеты?

— Нет ещё.

Она прищурила один глаз, лицо выражало злобное любопытство и нетерпение:

— Может, ты ищешь квартиру? Что же не скажешь? Поможем. А что за дела у тебя там, наверху?

Гео решил вести себя с ней как можно более «доверительно» и даже «ласково».

— Ты права, Рая, дела. Я был у инженера, кое-что требовалось уточнить. Ты не пропустишь меня? Нужно срочно позвонить в редакцию. А к тебе я ещё как-нибудь загляну.

— Да кто тебе мешает? Иди!

Женщина неохотно отступила к двери. Круглые совиные глаза обшарили всю фигуру Гео с ног до головы в надежде увидеть что-нибудь припрятанное.

Гео быстро добежал до машины, с ходу рванул с места и помчался к выезду из города.

Так что же могло произойти? Однажды, когда Кристина была уже в тюрьме, к Эмилии домой явилась подруга или родственница второй жены Дишо. Она была, по её собственным словам, очень обеспокоена тяжёлым положением, в котором оказалась Эмилия, — одна, без средств, без ясного представления о будущем, да ещё нервы расходились. «Если ты в чём нуждаешься, не стесняйся, я передам твоему отцу. Ты девочка гордая, это замечательно, но надо жить…» Девочка, естественно, ответила отказом. Но родственница, специалист высшего класса в таких делах, тут же пустилась в рассуждения о судьбах одиноких девушек вообще, потом незаметно перешла к примерам из жизни приёмных детей, брошенных настоящими родителями, и всё это с восклицаниями, заламыванием рук, чтобы не оставалось ни тени сомнения в искренности её намерений. Пока она играла эту сцену, глаза её были прикованы к Эмилии: сказать или не сказать? «А, ты уже взрослая девушка…» И произнесла страшные слова.

Конечно же, Эмилия была потрясена. Но прошло немного времени, и она даже почувствовала облегчение. С момента ареста матери у неё уже зрел план покончить с этой жизнью, а теперь она порвёт и со всеми близкими, в том числе и с несчастной Кристиной. Что с того, что та была ей матерью и даже пошла на преступление ради неё, Эмилии? Никто не требовал от неё такой жертвы! В измученной душе девушки вспыхнула ярость, которая быстро перешла в ненависть к бедной женщине. На свидания она ещё не ездила и не поедет никогда! Единственное, ради чего стоило бы увидеться с «ней», это чтобы «поблагодарить» за растоптанное доброе имя, за несбывшуюся надежду стать врачом, за разрушенную первую любовь… И всё-таки в глубине души ей было мучительно горько, больно. Она страдала гораздо больше,

чем когда их бросил отец. Тогда их было двое, и обе они старались переносить горе с высоко поднятой головой, были друг к другу ласковы и внимательны. Теперь рядом не было тёплого материнского плеча, родной руки… Раньше она как думала? У тебя есть мать, она тебя родила, выкормила, воспитала, в силу биологических законов она тебе самый близкий человек, какие бы чувства ни мучили тебя после раскрытия махинаций с кассой. Тяжело и страшно, что мать преступница, но она мать и совершила преступление ради тебя. Насколько проще всё стало теперь! Нет никаких препятствий, и можно привести свой план в исполнение. Именно так — полный разрыв! Она убежит, уедет, улетит, испарится… Ну а вдруг здесь объявят розыск, найдут её, возвратят с позором обратно, что тогда? Ведь будет ещё хуже, чем теперь. И тут, возможно, в её богато одарённом фантазией уме вспыхнула идея мнимого самоубийства (это верный способ со всеми разорвать и расквитаться за всё). Об уходе из жизни — не мнимом, а подлинном — она вряд ли думала, уж очень много в ней энергии, душевных сил, юного безотчётного стремления быть, действовать, наполнять собою мир!.. А когда могла прийти ей в голову эта идея? Наверняка в тот миг, когда отягощённый виной папаша Дишо явился в запущенную квартиру, где скрывалась от всех страдающая Эми. И она с лёгкой душой поехала с ним и прыгнула в бушующие волны…

Но вот прошли месяцы, прошёл-пробежал-промчался целый год. Ожесточение, как это довольно часто бывает, потеряло первоначальную остроту, пришло время более спокойных размышлений, воспоминаний. Оказалось, что старые привязанности, заглушённые бурными переживаниями прошлого лета, живы, Да, Эми пыталась отречься от всего и от всех, от мамы Кристины в первую очередь, но в один из дней новой жизни они вдруг отчётливо почувствовала, что ей ужасно хочется хотя бы посмотреть им мать: как она переносит лишение свободы, сохранила ли какой-то интерес к жизни или высохла от тоски, всеми оставленная, может быть, даже больная, Любовь к матери, освобождённая от бремени страданий, горячей волной прилила к сердцу девушки. Как же ей хотелось поддержать, подбодрить несчастную! Но пока нельзя появляться перед Кристиной, та может просто умереть, ведь у неё больное сердце, А не послать ли ей сначала какой-нибудь гостинец? Например, пирожки, она их очень любит. А уж потом сказать ей: «Мам, я их сама пекла»… Хотя бы разочек взглянуть на мать! Эх, какая же она была глупая — не взяла с собой фотографии матери, смотрела бы на неё сейчас сколько хочешь! Погоди, погоди… но ведь эту ошибку можно исправить! Куда она дела ключи от квартиры? И если прибавить к этим мыслям и чувствам ни на миг не утихающую тоску по Ярославу, по родному городу и всё чаще возникающую тягу к родному дому (плохо ли, хорошо ли, но там прошли её детские годы, там она осознала себя человеком), то станет абсолютно ясно, почему она отправилась в Пловдив как в первый раз, так и во второй под защитой (весьма, как выяснилось, ненадёжной) парика или крашеных волос.

Она была в квартире! Гео уже не сомневался в этом ни на йоту. Оставалось выехать на, шоссе и мчаться вперёд, в Софию, к Цыплёнку. Может быть, впереди последний виток крутой спирали этого необычного дела.

Ну конечно, всё-таки настигла его автоинспекция. Не успел он выехать из города, как попал в колонну «обследуемых» — останавливали каждую машину, тщательно осматривали, «обнюхивали», выстукивали, как на врачебном осмотре. Гео понял: если сейчас не вырвется, всему делу крышка. Он тихо-тихо объехал колонну и дал газ. Успел заметить, как удивлённо застыли от его наглости лица стражей автопорядка, услышал отчаянные свистки сзади… И откуда только взялась такая прыть у его скрежещущего, разболтанного, раздрызганного, но верного друга — «Запорожца»?

Вот сейчас должно появиться кривое засохшее дерево. А что если вдруг он снова увидит её там с поднятой вверх рукой? Почему бы и нет? Эмилия закончила свои «дела» в Пловдиве и сейчас, наверное, спешит поскорей исчезнуть отсюда, чтобы кануть в человеческий муравейник в каком-нибудь другом городе. Но в каком? Скорее всего в столице, где легче затеряться среди сотен тысяч её жителей, проще найти работу и оставаться незамеченной столько, сколько будет нужно. И подумать только, что его недавняя встреча с ней здесь, на шоссе, была чистой случайностью! Гео казалось, что он занят этим делом уже давно. История Эмилии поглотила его без остатка, все действующие лица этой семейной драмы были ему уже настолько хорошо знакомы, будто он с ними век вековал.

Гео сбавил ход. До полудня было ещё далеко, но солнце палило нещадно.

Дерева не было. Выкорчевали? А может, он спутал, не здесь оно росло? Тут и черты Эмилии почему-то стали расплываться перед глазами, и как он ни силился представить её себе такой, какой увидел тогда здесь, на шоссе, — в блузке без рукавов, в узких джинсах, как ни старался вообразить её глаза с живой мукой на самом дне, соединить всё это в единый образ никак не удавалось. У Гео появилось очень неприятное ощущение неуверенности в себе и даже страха: узнает ли он девушку, если встретит её завтра на улице с русыми волосами?