Чёрный листок над пепельницей
Шрифт:
— Впрочем, что-то подобное проглядывало и в вашем стихотворении. Но вот вопрос — искренни ли вы в своём прямо-таки мефистофельском всеотрицании? Позвольте усомниться. Ради чего вы так рисковали, отправившись в Пловдив во второй раз? Ради чего ставили под удар всю свою постройку, с таким трудом и в таком горе воздвигнутую? Ведь всё могло рухнуть в минуту! Так ради чего? Ради фото матери… Значит, вы не забыли маму Кристину, значит, любите её, тоскуете по ней — разве не так? Иначе стали бы вы средь бела дня скакать по лестницам на третий этаж! Ну, а если бы — представьте только — вас засекла соседка Райка? Ужас! То же самое возле кино. Как говорят немцы, первая любовь неувядаема.
— Это я уже слышала. Дальше что? Нет, вы просто чудо! — Её браслеты на руках нервно зазвенели. — Чудо проникновения в чужие души!
— Ну
— Есть, — коротко бросила Эмилия. — Она мне не родная мать…
Стало тихо. Так тихо, как может быть только на большой сцене, когда кто-то из персонажей сообщает страшную новость, которая как гром небесный поражает и действующих лиц драмы, и публику и вместе с тем сразу вносит ясность и ставит всё на свои места.
— Вот как? — наконец откликнулся Гео, весьма успешно изображая удивление. Внутренне же он просто ликовал: сомнений нет, именно это знание и послужило главной причиной мнимого самоубийства Эмилии. Однако зачем ему притворяться? Что он выиграет, ведя себя так? Или это уже вошедшие в плоть и кровь профессиональные навыки, не всегда оправданные с чисто человеческой точки зрения. — самообладание в союзе с притворством?
— Я могла бы и промолчать, — язвительно заметила Эмилия. — Но вы меня просто взбесили своим хвастовством — всё-то вы знаете! А вот, оказалось, не всё, самое важное вам не-из-вест-но! — выпалила она совсем по-детски.
— Согласен — это, действительно, самое важное… — Гео сделал небольшую паузу, виновато улыбнулся, как бы прося прошения за свой обман, и, когда почувствовал, что она поняла его. поняла, что и эта страшная тайна для него совсем не тайна, продолжал с лёгким апломбом: — Я могу даже сказать, когда вы об этом узнали. Очевидно, вскоре после вынесения приговора и отправки матери в сливенскую тюрьму… Извините, Эмилия, что я по-прежнему называю Кристину так, думаю, что и вы ещё не привыкли называть её иначе. Я понимаю — вам нанесли страшный удар, страшнее быть не может! Не знаю, какой негодяй или негодяйка выболтали вам эту тайну; И по чьему приказу. Потому что нужно быть наивным балбесом, чтобы предположить тут отсутствие злого умысла… Сейчас это уже не имеет особого значения, но меня просто сжигает любопытство: кто же выболтал вам эту тайну? Знал бы я, просто избил бы собственноручно!
— Никто, — тихо ответила Эмилия. — Сама узнала.
И снова тишина, на этот раз без притворства. Гео смотрел на девушку с изумлением и досадой: не хочет выдавать кого-то, чёрт знает какие у неё соображения, ну, а если вдруг она говорит правду?…
— Как это — сама? Не понимаю.
— А так. Я давно знаю это. С четырнадцати лет.
Тишина сгустилась и взорвалась десятками вопросов — пока без ответа. Не может быть! Вы только поглядите, какое присутствие духа! Ни разу не выдать себя… Ага, понятно, ей, видно, очень хочется показаться более сложной и необыкновенной, чем она есть на самом деле.
— Нет, не может быть, — пробормотал он больше самому себе, чем упрямой собеседнице.
— Может! Это факт.
Эмилия смотрела перед собой — лицо суровое, брови сдвинуты, в глазах тихая мука, ну совсем как тогда, в машине по пути в Пловдив. Нет, не совсем так, есть разница, и весьма существенная. Сейчас время неумолимо двигалось вперёд, а девушка с трудом и напряжением совершала обратный путь — в глубину прошедших лет. На её бледном, вдруг постаревшем лице читалось страстное стремление понять и решить, права она была или не права, поступив так, как поступила. Гео ждал молча, хотя ему так хотелось подтолкнуть её, спровоцировать на откровенность, пусть это будет даже запрещённый приём: «Эмилия, вы дурачите меня! Я этого не заслужил».
Он ничего не сказал, его вовремя остановил воображаемый палец
— Мы тогда только-только купили магнитофон… — задумчиво проговорила наконец девушка. Гео почувствовал, что она хочет снова «прокрутить ленту» — больше для себя, чем для него.
— У меня был день рождения. Хороший маг, марки «Филлипс». Я так радовалась, с утра до вечера слушала музыку, говорила и пела в микрофон, таскала его из комнаты в комнату, ложилась и вставала с мыслью о нём. Потом решила записать и их голоса, их ссоры — может, хоть постыдятся, когда я вдруг объявлю: «Уважаемые радиослушатели, передаём подлинную запись нетипичной семейной беседы»… Я думала, они сразу поймут, что это насмешка, потому что как раз такие «беседы» для нашего семейства были абсолютно типичны: Кристина нападала, Дишо мямлил и пытался обороняться. Когда я была дома, они говорили тихо, но я всё равно затыкала уши, чтобы совсем не слышать их. Все ссоры сводились к бесконечным изменам Дишо, доказанным и не доказанным. Кристина плакала и показывала ему пятна от помады на его рубашках, телефоны знакомых женщин, зашифрованные у него в книжке, перечисляла, сколько раз, с кем и до которого часа он бывал на банкетах по разным поводам — без неё, конечно. Мне было её ужасно жаль, но я не могла понять, как она может так унижаться…
Однажды я всё-таки решила записать их «беседу» и сунула маг под сундучок в кухне. Вообще-то глупая затея: лента будет крутиться в кухне, а они поругаются в холле или лента кончится, а они ещё не начнут «выяснять отношения» и будут почти мирно разговаривать. Но на этот раз они намертво схватились ещё на лестнице, потом ворвались в квартиру, влетели в кухню, и Дишо с треском захлопнул дверь — ясно было, что у него наконец лопнуло терпение. И вдруг я услышала, как он буквально заорал: «Опять! Осточертели мне твои фокусы, сыт по горло! Как же, как же, я нервирую ребёнка, я доведу тебя до сумасшедшего дома, я исчадие ада и так далее и тому подобное!..» Кристина была ошарашена — то всё она обвиняла… Голос у неё сразу стал тихий, жалкий: «Какие фокусы? Это же правда». «Ты очень ошибаешься, если думаешь, что можешь связать меня по рукам и ногам! Не нужна ты мне, у меня были, есть и будут получше тебя! Скажешь — тебе нужен был ребёнок? Ерунда! Тебе нужно было привязать меня к своей юбке!» Кристина стала задыхаться — у неё ведь не очень здоровое сердце. Она уже не кричала, а сипела: «Замолчи сейчас же, господь тебя накажет! Раз мы взяли её совсем крошкой, мы обязаны…» Тут у меня такая дрожь началась, что я испугалась — вдруг они услышат, как у меня зубы стучат. Но они бы, наверно, и выстрелов не услышали. «Перестань меня тыкать носом в одно и то же! — орал Дишо. — Я свои обязанности знаю не хуже тебя!» — «Ты… ты просто бессовестный негодяй!» — и Кристина запустила в него чем-то тяжелым, что ударилось о стенку и с грохотом упало на пол. После этого Дишо сказал ей, что уйдёт, что это лучше, чем терпеть каждый день скандалы. «Можешь спросить у своей дочери». То есть у меня…
Что же ещё, всё ясно! Мне так хотелось ворваться к ним и высказать всё, что накипело у меня на сердце за эти несколько минут, а потом навсегда уйти из их дома! Мне стоило неимоверных усилий обуздать себя и постараться хладнокровно оценить новые обстоятельства. Значит, мало того, что я, хотя и не по своей воле, навязалась этим людям, я ещё и помогала Кристине достичь эгоистических целей. Это было не желание, естественное и благородное, иметь ребёнка, любить его, воспитывать; а стремление таким образом привязать к себе, этого бабника… Когда Кристина вечером нагнулась над моей кроватью, чтобы поцеловать меня, я отвернулась к стене и сделала вид, что зеваю.
— Мне просто не верится, Эмилия, что вы могли так поступить. Это же бесчеловечно!
— А потом я решила скрыть, что всё знаю, — продолжала девушка, будто не услышав реплики Гео, произнесённой предельно мягко и сочувственно. — Пусть сами расскажут, если захотят делить меня и таскать по судам. Мне тогда казалось, что я очень сильная, я даже гордились собой. Ну, а потом поняла, что сила не в том, чтобы молчать и терпеть, глотать слёзы обиды от их взаимных оскорблений. Решила, что буду сильной, если сама, без всякой помощи и поддержки выберу себе путь и пойду по нему.