Черный обелиск
Шрифт:
Кабан, как видно, не выдержал. Он поднялся на задние ноги и направляется, моргая, к нашему столу.
— Хомейер, если я не ошибаюсь? — говорит он.
Вилли сел. Он не встает.
— Простите? — спрашивает он.
Шиммель уже сбит с толку.
— Ведь вы бывший ученик Хомейер?
Вилли осторожно ставит бутылку на стол.
— Простите, баронесса, — обращается он к Рене. — Кажется, этот человек имеет в виду меня. — Он повертывается к Шиммелю. — Чем могу служить? Что вам угодно, милейший?
На
— Бокал шампанского? — любезно предлагает Вилли. — Узнайте, как живут другие люди!
— Что это вы придумали? Я ведь не развратник!
— Как угодно, — отвечает Вилли. — Но что же тогда вам здесь нужно? Вы нам мешаете! Неужели вы не видите?
Шиммель мечет в него яростный взгляд.
— Разве так уж необходимо, — каркает он, — чтобы бывшие ученики вверенной мне гимназии среди бела дня устраивали оргии?
— Оргии? — Вилли изумленно смотрит на него. — Прошу еще раз прощения, баронесса, — обращается он к Рене. — Этот невоспитанный человек — впрочем, это господин Шиммель, я его теперь узнал… — Вилли изящно представляет их друг другу, — баронесса де ла Тур… — Рене благосклонно наклоняет кудрявую голову. — Он полагает, будто мы устроили оргию, потому что в день вашего рождения выпили по бокалу шампанского.
Шиммель слегка смущен — поскольку такому человеку доступно смущение.
— День рождения? — повторяет он скрипучим голосом. — Ну да… все же это маленький городок… и в качестве бывшего ученика вы могли бы…
Кажется, он готов против воли дать нам отпущение грехов. Баронесса де ла Тур все же произвела впечатление на старого обожателя аристократической касты. Вилли торопливо вмешивается:
— В качестве ваших бывших учеников нам следовало выпить уже утром, за кофе, одну-две рюмки водки, тогда мы хоть раз узнали бы, что такое радость. Это слово никогда не стояло в ваших учебных планах, палач молодежи! Ведь вы, старый козел, одержимый долгом, так испакостили нам жизнь, что нам режим пруссаков казался свободой. Вы, унылый фельдфебель немецких сочинений! Только из-за вас стали мы развратниками! Один вы несете ответственность за все это! А теперь — проваливайте отсюда, вы, унтер-офицер скуки!
— Но это же… — заикаясь, бормочет Шиммель. Он покраснел, как помидор.
— Идите домой и хоть раз примите ванну, вы, потеющая нога жизни!
Шиммель задыхается.
— Полиция! — наконец вопит он сдавленным голосом. — Наглые оскорбления… Я вам покажу…
— Ничего вы не покажете, — заявляет Вилли. — Вы все еще воображаете, что мы ваши рабы на всю жизнь? Единственное, что вам предстоит, — это отвечать на Страшном Суде за то, что вы бесчисленным поколениям молодых людей внушали ненависть к Богу, ко всему доброму и прекрасному!
Шиммель совсем задыхается.
— Вы еще услышите обо мне! — с трудом произносит он и делает крутой поворот, словно корвет, подхваченный бурей.
— Шиммель! — вдруг рявкает позади него мощный командирский бас.
— Что? Как вы изволили? Кто? — Его взор обшаривает соседние столики.
— Вы не родственник самоубийцы Шиммеля? — щебечет голосок Рене.
— Самоубийцы? Что это значит? Кто звал меня?
— Ваша совесть, Шиммель, — говорю я.
— Это же…
Я жду, что сейчас на губах Шиммеля выступит пена. Какое наслаждение наконец увидеть, как этот мастер бесчисленных доносов вдруг теряет дар речи. Вилли поднимает бокал и обращается к нему:
— Ваше здоровье, честная педагогическая гиена! И больше не подходите к чужим столам, чтобы читать людям нравоучения. Особенно в присутствии дам.
Шиммель удаляется с каким-то особым шипением, словно в нем взорвалась не бутылка шампанского, а бутылка зельтерской.
— Я же знал, что он нас в покое не оставит, — умиротворенно говорит Вилли.
— Но ты показал высокий класс, — говорю я. — Как это тебя вдруг осенило вдохновение?
Вилли усмехается:
— Эту речь я произносил мысленно уже сотни раз! К сожалению, всегда наедине, без Шиммеля. Поэтому заучил ее наизусть! Ваше здоровье, дети!
— Нет, надо же! — Эдуард мотает головой. — «Потеющая нога жизни»! Слишком уж страшный образ! Даже шампанское стало вдруг отдавать потными ногами.
— Оно и раньше было таким, — говорю я с полным самообладанием.
— Какие вы еще мальчишки! — замечает Рене, покачивая головой.
— И хотим остаться ими. Стареть — дело самое простое. — Вилли усмехается: — Эдуард, счет!
Эдуард приносит счета. Один — Вилли, другой — нам.
На лице Герды появляется тревога. Она ждет сегодня второго взрыва. Георг и я безмолвно извлекаем из кармана наши талоны и выкладываем на стол. Но Эдуард не взрывается, на его лице — улыбка.
— Это пустяки, — говорит он, — при таком количестве выпитого вина.
Мы молчим, разочарованные. Дамы встают и слегка отряхиваются, словно куры, вылезшие из ямы с песком. Вилли хлопает Эдуарда по плечу.
— Вы настоящий рыцарь! Другие хозяева начали бы ныть, что мы выжили их клиента!
— А я нет. — Эдуард улыбается. — Этот поклонник бамбуковой палки ни разу здесь прилично не кутнул. Только и ждет, чтобы его пригласили другие.
— Пойдем, — шепчет мне Герда.
x x x