Черный Отряд (Десять поверженных)
Шрифт:
Я вспомнил о своих обязанностях.
Когда я постучал в дверь Капитана, тот не ответил. Я сам пригласил себя войти и увидел его храпящим на большом деревянном стуле.
– Тревога! – взревел я. – Пожар! Бунт в Стоне! Танцор ломится во Врата Рассвета!
Танцор – генерал, когда-то давно едва не уничтоживший Берилл. Люди до сих пор вздрагивают, услышав его имя.
Капитан и ухом не повел – даже не приподнял веки и не улыбнулся.
– Ты слишком нахален, Костоправ. И когда ты научишься соблюдать субординацию?
Намек на субординацию означал, что сперва мне полагалось потревожить Лейтенанта. Сон начальства священен, и прерывать его дозволено в исключительных случаях – например, если Синие начали штурм Бастиона.
Я рассказал про Кудрявого и показал карту. Капитан снял ноги со стола.
– Похоже, для Добряка есть работенка, – мрачно заключил он. Черный Отряд не прощает покушения на своих братьев.
Добряк – наш самый крутой командир взвода. Он решил, что дюжины человек вполне хватит, но разрешил мне и Молчуну отправиться с ними. Я мог заштопать раненых, а Молчун пригодился бы на тот случай, если Синие полезут в бутылку. Молчун задержал нас на полдня, отправившись на «короткую» прогулку в лес.
– Что это ты надумал? – поинтересовался я, когда он вернулся, волоча ветхий мешок.
Он лишь ухмыльнулся в ответ. Молчун – он и есть Молчун.
Таверна, куда мы направились, называлась «Крот» – уютная забегаловка, в которой я провел немало вечеров. Добряк отправил троих к задней двери и поставил по два человека у каждого из двух окон. Еще двое забрались на крышу. У каждого здания в Берилле есть люк на крыше – люди спят там летом.
Остальные вошли в таверну через главный вход.
Добряк, парень невысокий и дерзкий, обожает драматические эффекты. Он наверняка жалел, что о его появлении не возвестили фанфары.
Посетители замерли, уставившись на наши щиты и обнаженные клинки и пытаясь разглядеть прикрытые забралами мрачные лица.
– Верус! – гаркнул Добряк. – А ну, волоки сюда свою задницу!
Появился патриарх семейства, владеющего таверной, и осторожно, бочком, словно болван, ожидающий пинка, стал приближаться. Посетители зароптали.
– Молчать! – загремел Добряк. Этот коротышка умел реветь не хуже медведя.
– Чем могу вам помочь, уважаемые господа? – спросил старик.
– Приведи сюда своих сыновей и внуков, Синий.
Заскрипели стулья. Какой-то солдат вонзил в столешницу нож.
– Сиди спокойно, – охладил его Добряк. – Пришел пообедать, вот и лопай. Через час мы всех отпустим.
Старик задрожал.
– Я ничего не понимаю, господин. Что мы такого сделали?
Добряк зловеще ухмыльнулся.
– Ловко прикидываешься. Это убийство, Верус. Тебе предъявляются обвинения в двух убийствах при помощи яда. И еще в двух покушениях на убийство тем же способом. Магистрат велел применить «наказание рабов».
Я никогда не испытывал симпатии к Добряку. Он так и остался гадким мальчишкой, обрывающим мухам крылышки.
«Наказание рабов» означает, что виновного сперва публично распинают, а затем оставляют на растерзание стервятникам. В Берилле только преступников хоронят без кремации – или вообще не хоронят.
Из кухни донесся шум драки. Кто-то пытался выскользнуть через задний выход, а наши ребята стали возражать.
Зал таверны словно взорвался, и нас захлестнула размахивающая кинжалами толпа.
Нас оттеснили ко входу. Те, кто был ни в чем не виновен, явно опасались, что их заметут за компанию. Правосудие в Берилле быстрое, грубое и суровое и редко предоставляет обвиняемому возможность оправдаться.
Один из наших упал – кто-то сумел ткнуть его кинжалом. Боец из меня неважный, но я без колебаний занял место павшего. Добряк процедил мне какую-то грубость, но я не разобрал слов.
– Вот ты и потерял шанс попасть на небеса, – отозвался я. – Теперь ты навсегда исключен из Анналов.
– Фигня. Я знаю, ты записываешь туда всё подряд.
Дюжина горожан уже валялась на полу. В углублениях пола скопились лужицы крови. На улице столпились зеваки. Скоро какой-нибудь искатель приключений нападет на нас сзади.
Добряка кольнули кинжалом, и он потерял терпение.
– Молчун!
Молчун уже трудился, но ведь он Молчун, а это означает: никаких звуков и почти никакого раздражения или гнева.
Посетители таверны начали отступать, награждая себя пощечинами и размахивая руками. Они подпрыгивали, приплясывали, хватались за спины и задницы, орали и жалобно вскрикивали. Некоторые даже свалились без сознания.
– Что ты сделал? – спросил я Молчуна.
Тот ухмыльнулся, продемонстрировав острые зубы, и провел рукой у меня перед глазами. Я увидел таверну словно в другой перспективе.
В мешке, который Молчун притащил с собой, было осиное гнездо – если вам здорово не повезет, можете наткнуться на такое в лесах южнее Берилла. Обитателями гнезда оказались смахивающие на шмелей чудовища, которых крестьяне называют лысыми шершнями. Характер у них настолько злобный, что в природе с ними не сравнится никто, и сейчас они быстро обрабатывали толпу в таверне, не трогая наших парней.
– Отличная работа, Молчун, – похвалил Добряк, отведя душу на парочке беспомощных посетителей, и повел толпу уцелевших на улицу.
Я склонился над нашим раненым, а другой солдат тем временем приканчивал раненых противников. «Экономим синдику расходы на суд и палача», – называл это Добряк. Молчун наблюдал, все еще ухмыляясь. Он тоже не из сентиментальных, но редко действует сам, предпочитая наблюдать.
Пленников у нас оказалось больше, чем мы предполагали.
– Неслабая толпа, – подмигнул Добряк. – Спасибо, Молчун.