Черный помидор
Шрифт:
Заметил, припарковался рядом и вышел.
Через несколько секунд и Кристина выбралась из «Шевроле».
Выбралась, подошла и, взволнованно округлив тёмно-зелёные глазищи, рассерженно зашипела (то бишь, спросила полушёпотом):
— Мисти, ты окончательно сошёл с ума? Окончательно и бесповоротно? Что творишь-то, добрый молодец? Отвечай, морда наглая и загримированная. Не молчи.
— Ничего такого не творю. Всё в рамках. Честное и благородное слово. Ничего, в смысле, предосудительного и вредоносного. Просто пытаюсь помириться со своей любимой девушкой. Типа — семейный
— А это — что такое? — нервно махнула рукой Кристи. — Что это ты там поджёг? Лес, кустарники и сухие торфяные болота? Или же какие-то древние склады со старыми армейскими ватниками, оставшиеся ещё с советских времён? Хочешь, чтобы всё садоводство сгорело дотла?
Северная часть местного небосклона, действительно, смотрелась очень даже солидно и впечатляюще: там стояло, постоянно подрагивая и угрожающе пульсируя, янтарно-малиновое зарево-марево, по краям которого, изысканно заворачиваясь в крутые спирали, к небу поднимались угольно-чёрные дымы.
— Какой ещё пожар? — непонимающе передёрнул плечами Артём. — Ерунду говоришь, красавица блондинистая. Сгущаешь, так сказать, краски. Впрочем, как и всегда. А ещё, понимаешь, майор полиции.
— Что же это такое, а?
— Конечно, самая обыкновенная мистификация. Что же ещё? В том плане, что качественная, талантливая и оптическая.
— Точно? Не врёшь? Мистификация?
— Чтоб мне судебным приставом — где-нибудь в Тамбовской области — всю оставшуюся жизнь проработать.
— Хорошо, верю, — голос «главной по шишечкам» заметно потеплел. — Да, знатную ты кашу заварил — по полной и расширенной программе. Испуганный садоводческий народ так и бегает туда-сюда, устали не ведая. Некоторые уже телевизоры, микроволновки и собак-кошек в машины загружают. А другие диваны и буфеты выносят из домов и к автомобильным багажникам — крепко-накрепко — привязывают. То бишь, готовятся к экстренной и полномасштабной эвакуации. Зарево-то больно солидное. И сильный ветер, как раз, дует с севера…
— Я старался, — скромно потупился Мисти. — В том плане, что поработал на совесть, и даже с толикой обострённой фантазии…. Кстати, а что у нас с фигурантом?
— Всё нормально, как ты, фантазёр и оболтус, предсказывал. Минут двенадцать назад ему на мобильник позвонил здешний старик-сторож и сообщил о пожаре.
— Мол: — «Всё пропало! Всё пропало! Виктор Петрович, кормилец вы наш жемчужный, страшное пламя с севера — вслед за ураганным ветром — валом прёт, через час-другой всё-всё-всё, к нехорошей матери, сгорит. Даже пепла с золой не останется. А-а-а. Срочно приезжайте и спасайте своё барахлишко…». А? Так было?
— Как-то так, догадливый ты мой, — понимающе улыбнулась Кристина. — Только я, в отличие от тебя, не умею так ловко языком трепать…. Значит, хочешь помириться?
— Ага. Очень. Был неправ. Исправлюсь. Отработаю — по мере сил своих скудных. Но с усердием и прилежанием…
— А почему — хочешь?
— Ну, это…. М-м-м…
— Смелее-смелее, гений мистификаций.
— Я люблю тебя, госпожа майорша, — с трудом выдавил из себя Артём. — И очень скучаю.
— Ого. Ничего себе — заявление…. А как — ты меня любишь?
— Э-э-э…
— Так, собственно, как?
— Как потомственный в сотом поколении алтайский шаман — свой заветный шаманский бубен, доставшийся ему от прапрадеда.
— Отлично сказано, — развеселилась Кристи. — Можешь, когда захочешь, родное сердце…. Кстати, этот угольно-чёрный паричок тебе очень даже идёт. Определённо. И бородка стрёмная, клинышком козлиным…. А с чего это ты, вдруг, заговорил про шаманов?
— Да, снится мне тут один — уже третью ночь подряд. Костька Ворон из урочища Кангай. Снится, понимаешь, и снится. Надоел уже слегка, честно говоря.
— Как же, как же, помню этого дядечку. Серьёзный такой. Заслуженный и очень авторитетный…. А сны…м-м-м, они — цветные?
— Ага. Причём, в завлекательных и неповторимых алтайских интерьерах. В природных интерьерах, я имею в виду.
— Значит, сбудутся.
— Я знаю, — обречённо вздохнул Артём. — Все-все мои цветные сны — рано или поздно — сбываются. Так, вот, получается. Причём, с самого детства…. А ты сможешь взять отпуск?
— Он же у меня на конец октября месяца запланирован. В полном соответствии с план-графиком, утверждённым высоким московским руководством. Не получится, скорее всего.…. Не хочешь ехать на Горный Алтай без меня? Потому что любишь?
— Ага. И не хочу. И люблю.
— А почему же тогда не делаешь — предложения руки и сердца?
— Дык, это…
— Что?
— Мы же с тобой договаривались. Мол, когда меня «разведёшь» — тогда. Не раньше.
— О, Господи! — возмутилась Кристина. — Опять — двадцать пять. На колу мочало, начинай сначала…
— Так что, дорогая, помиримся?
— Не знаю, право. Посмотрим, чем завершится сегодняшнее оперативное мероприятие. В зависимости от конечных результатов…. Слушай, а это твоё марево-зарево всё пламенеет и пламенеет. И чёрный дым, который величественно клубится по сторонам, явственно матереет. Солидно сработано, ничего не скажешь.
— А то…
Они ещё немного поболтали: вроде бы ни о чём конкретном, и — одновременно с этим — обо всём сразу. Любовь — дело такое. Сложное. Ну, как в том знаковом стихотворении:
Любовь, она всегда волнует кровь.
Всегда, когда приходят холода.
Полезна очень — как морковь,
Любовь…
Через некоторое время раздалась приятная мелодичная трель.
Кристина, коротко переговорив с кем-то по нежно-лазоревому мобильному телефону, (этот цвет просто обалденно и неизменно подходит всем блондинкам), сообщила:
— Бугай уже едет по Токсово. Минут через шесть-семь будет здесь…. Слушай, Мисти, а где же пожарные?
— Скоро притащатся. Вызов из садоводства для них насквозь второстепенен. Практическая диалектика…. Ага, слышишь? Катят…
Вскоре к въезду в «Дружное» прибыли — под отчаянные и громкие завывания сирен — две ярко-красные машины. Подкатили и остановились. Из них выбрались пожарники в широких брезентовых робах и, о чём-то озабоченно переговариваясь между собой, принялись недоверчиво таращиться на огненно-дымное зарево-марево, угрожающе пульсировавшее на севере.