Черный принц
Шрифт:
– Она и есть сумасшедшая старуха, но ты же ее любишь.
– Люблю.
– Почему, Войтех? – Ей не хочется сегодня называть его тем, другим именем, которое его изуродовало, и он принимает правила игры.
– Почему… к слову, удивительно, но всех волнует именно этот вопрос. Почему я делаю одно, но не делаю другого. Почему люблю. Или не люблю…
Шарик из хлебного мякиша выпал.
– Наверное, потому, что она была человеком, который отнесся ко мне по-человечески. – Он откинулся в кресле. – Представь, что она почувствовала, узнав о смерти родного сына… нет, Тедди не стал ей говорить…
– Он умер…
– Вместо
Псих. И Ульне не лучше. Безумная семейка, которая свела с ума и Войтеха.
– И вот он привел меня в этот дом… знаешь, в первые дни я боялся, что вот сейчас меня выставят прочь. Нет, боялся – не то слово… мне было куда идти и чем заняться, но… Шеффолк-холл… ты его не слышишь, да?
Слышит. Скрипы и стоны. Шарканье ног старика, который бродит по полупустым коридорам с канделябром в руках. Голубей за окном и голос старого запущенного сада, вой собак, треск огня в камине… безумное хихиканье Марты и щелканье четок его, Освальда, жены.
– Ты слышишь не то, – сказал Освальд, наклоняясь. – И видишь не то.
– А что надо?
Белое лицо, худое. И есть – не ест. Он и за общим-то столом ел мало…
– Хочешь? – Таннис подвинула свою тарелку, на которой осталась половина мясного рулета, и фасоль вареная, и еще что-то с виду похожее на жеваную бумагу.
– Нет, малявка. Мне… приходится соблюдать диету. А ты ешь. Тебе сейчас нужно.
Как он может быть таким… разным?
– Я… я словно бы домой вернулся, понимаешь? Я точно знаю, кто мои родители. Я прекрасно помню свое детство и отцовскую лавку. Гимназию вот. Я никогда не бывал в Шеффолк-холле, я не имел на него прав, но стоило оказаться здесь, и… я вернулся домой. Я видел этот дом иным. Не старой развалиной… Тедди называл его мавзолеем, а Шеффолк-холл – крепость. Он вырос над рекой, когда еще не было города… и первый король родился здесь. И здесь же принял корону, украшенную шестью алмазами по числу земель, отошедших под руку его. Он был сильным воином… он правил здесь.
Сказка, которая для Войтеха была реальна. И он, глядя на Таннис, видел не ее, а… короля?
Или королеву?
– От той первой крепости осталась лишь часть фундамента. Но представь, что было время…
Он улыбался. И выглядел таким счастливым…
– …стоял трон, не золотой, но позолоченный… и круглый стол для рыцарей, за которым все были равны.
– Это сказки, Войтех.
– Сказки. – Он сжал ее руку. Холодная ладонь, шершавая от сыпи. Бляшки стали крупнее, они выступали над кожей белыми рисовыми зернами, намертво к ней присохшими. – Время людей… но я слышу его, Таннис. Дом помнит. И я с ним. Королей… Королев… потом, позже, когда построили королевскую резиденцию, Шеффолк-холл стал тюрьмой.
В это Таннис охотно верила. Тюрьма и есть, с узкими окнами, с холодными стенами.
– А потом в эту тюрьму сослали королеву… нет, уже не королеву – герцогиню Шеффолк. – Он зажмурился и попросил: – Отодвинь свечу, пожалуйста.
Просьбу Таннис исполнила. Подсвечник отправился на каминную полку, она же, вернувшись, взяла Войтеха за руку и разжала сведенные пальцы.
– Тебе нужен врач.
– У меня есть… у меня есть с полдюжины докторов, но все они на редкость единодушны. Лет десять-пятнадцать при хорошем прогнозе… пятнадцать лет – это много. И мало. Я должен успеть.
Он открыл глаза. Белые, с черным рисунком сосудов, с расплывшимся зрачком.
– Но мы ведь не обо мне говорили, о маме. Родная, ты ведь помнишь, она никогда особо не думала обо мне… даже раньше, когда… я был рад, что меня не гонят. Ульне сторонилась меня, я – ее… и Марта еще, худая, напоминавшая бродячую собаку… она глуповата, но я к ней привык. Так вот, Марта ходила по пятам, следила, чтобы я не украл чего-нибудь. А мне сама мысль о том, что из Шеффолк-холла можно вынести что-то, казалась кощунством. Здесь каждая вещь особая, с историей…
Таннис слушала. Держала за руку, холодную, с набрякшей кожей, с синеватыми мягкими ногтями. И Войтех, глянув на них, усмехнулся.
– А однажды у меня случился приступ… тогда они часто бывали. Я пытался увидеть солнце. Ты не представляешь, как я мечтал его увидеть, и… помню, что было очень больно, что почти ослеп, что… помню Ульне и то, как она уговаривала меня успокоиться.
Пальцы сжались.
– Я ведь считал себя сильным, взрослым… циничным… хладнокровный убийца. – Он рассмеялся, удивляясь собственному такому заблуждению. – И ведь и вправду убивал без особых терзаний… как работа. Кто-то навоз убирает, кто-то – людей… я как-то не слишком задумывался, за что их приговорили. Тедди приказал, я сделал. А она меня пожалела. Никто и никогда… ты вот только могла…
– Могла.
– Но ты считала меня сильным, и как мне было обмануть? Приходилось соответствовать… я после того раза заболел. Неделю был полуслепым. Приходил Тедди… смутно помню, в горячке валялся. Точно знаю, он садился рядом… Тедди в кармане носил медный шарик на цепочке. Говорил – игрушка, а шариком голову легко проломить. Этот шарик мотался перед глазами, точно маятник, а я все гадал, больно это будет или нет.
– Зачем ему тебя убивать?
– Не «зачем», – поправил Войтех. – За что. За слабость, Таннис. За то, что я обманул его ожидания. Если бы доктор сказал, что я не поправлюсь, мы бы с тобой не разговаривали. Но мне дали очередной шанс, и я им воспользовался. А Ульне читала мне сказки. Ее об этом никто не просил, но она… истории про псов… и про то, каким был мир до них… про Шеффолк-холл… про королей и королев… ты знаешь, что трижды на троне сидели женщины?
Он высвободил руку и поднес к глазам.
– Мы с ней одной крови, Таннис. И поэтому мне сейчас больно.
– Не только тебе.
Войтех поморщился.
– Твой щенок жив.
– И хочешь сказать, что оставишь его живым? Не отворачивайся!
Он потянулся к бронзовому низкому чайнику, древнему, как сам Шеффолк-холл. Бронза покрылась патиной, а шлифованные аметисты заросли гарью.
Войтех поставил чайник на ладонь.
– Ты знаешь ответ.
– Послушай. – Таннис встала.
– Сядь.
Села. И все-таки встала, не способная больше молчать.
– Остановись. Пожалуйста, остановись. Не сходи с ума, ты еще…
– Что, Таннис?
– Отпусти его… нас… и он будет молчать. Даст слово, а Кейрен слово держит. Вы договоритесь…
– Договоримся? – Он водил мизинцем по узорам на бронзе. – Мы договоримся, и твой дружок меня отпустит, если я не трону город, так? Он наступит лапой себе на горло, позабыв о прошлогодних взрывах?
– Все равно доказать, что они – твоих рук дело, не выйдет.