Черный принц
Шрифт:
Стоит. Наверное… Таннис в жизни не болела. Нет, когда-то в далеком детстве если ей случалось кашлять или после купания горло начинало драть, то мамаша наливала ей отцовского рома и заставляла выпить. Таннис засыпала, а просыпалась здоровой.
Она сжала руки, заставляя себя дышать.
Город.
И знакомая уже улица. Дома плывут, усиливая мерзкую слабость. И каждый удар копыта отзывается глухой головной болью.
– Все хорошо. – Она улыбнулась. – Просто… съела, наверное, что-то не то. Бывает. Полежу и пройдет.
Она и вправду почти
– Милая, – он откашлялся и шляпу снял, кое-как пригладил редкие рыжеватые волосы, – ежели вдруг у вас случится некое… затруднение, то вот…
Он протянул визитную карточку.
– Это адрес моей сестры.
– Зачем?
– Она уж год как овдовела. А детьми Господь их не наградил, и Гевория будет премного рада предоставить кров достойной девушке, оказавшейся в затруднительных обстоятельствах.
Таннис карточку взяла, чтобы не обижать Кассия. Он единственный, пожалуй, был к ней по-настоящему добр.
– Не стесняйтесь обращаться…
– Спасибо.
Карточку она спрятала в ридикюль: не пригодится. И все, что случилось сегодня… ерунда. День не задался, бывает ведь такое…
Кейрен появился вечером и, подхватив Таннис на руки, закружил, прижал к себе.
– Я соскучился.
– И я… соскучилась.
Таннис обвила шею руками, с трудом сдерживая слезы.
– Что случилось?
– Ничего.
Просто он здесь и рядом, и целый день она провела, сражаясь то со страхами, то с воспоминаниями. Стоило заснуть, и сон оборачивался кошмаром.
Танцевало пламя на останках дома. И земля, раскрывая черный рот, полный гнилых кольев-зубов, норовила дотянуться до Таннис. Дышала смрадом, смотрела выпуклыми глазами подземников.
Она же пряталась, бежала, прорываясь сквозь вязкий, словно кисель, воздух, путаясь в нем, не способная оторваться от погони. Видела Грента и нож его, кружившийся на ладони. Томаса с перекошенным, перекроенным лицом. Она знала, что эти двое мертвы, но и мертвые они не желали оставить ее в покое. И Таннис, оказавшись в тупике, хваталась за шило, но вместо него в руке оказывалась заплетенная на двенадцать косичек заготовка.
Пробуждение приносило дурноту, которая не отступала ни от воды, ни от кислого лимонада. А голову сжимал тяжелый обруч.
– Просто… – она уткнулась носом в его шею, – без тебя плохо.
Стыдно признаваться в слабости. И Кейрен вздрогнул, а потом сдавил ее сильней.
– Пойдем в театр?
– Сегодня?
– Сейчас… – Он все же позволил ей отстраниться и поцеловал в висок. – Пойдем, пока…
Не договорил, отвернулся.
– Тоже день не заладился? – Таннис держалась за его руки, с удивлением понимая, что отступили и дурнота, и боль, и вовсе чувствует она себя замечательно.
– Не заладился, – согласился Кейрен. – Так как? Идем?
– Конечно.
Театр ей нравился.
Белый мрамор. Янтарь. Малахит и обсидиан. Каменная шкатулка, в глубине которой рождалось чудо. Позолота. Бархат. Газовые рожки, чей свет наполняет чашу сцены. И полумрак зала. Полумаска и бинокль, который почти игрушка… тишина ложи… голос Кейрена… его прикосновения, случайные, конечно, как иначе? Они – часть игры.
…веер.
Шоколад и шампанское, пузырьки которого тают на языке, обжигая холодом. Веселье… или тоска. Происходящее на сцене кажется далеким и вместе с тем трогает до глубины души. И Таннис, забыв о шампанском и шоколаде, подается вперед…
…с белой шалью на плечах, будто крыльями сложенными, крадется королева. Дрожит свеча в ее руке, и сама душа, не способная справиться с любовью. Переливы арфы шепчут о ней.
Музыка лечит. Вот только одной любви на двоих мало.
– Прости меня. – Кейрен подносит ее руку к губам, целуя пальцы. – Прости, пожалуйста…
– За что?
– За все.
Его шепот вплетается в арию отвергнутой королевы. И голос ее, простоволосой, страшной в белом своем наряде, напоминающем саван, дрожит от гнева. Дрожат и скрипки, подхватывая слова проклятия.
Громче.
Ярче.
До натянутой струны, до обрыва, до чужой боли, которая ощущается как своя. И Таннис закусывает губу, а во рту становится солоно.
– Ты моя, понимаешь? – Он стирает кровь, позабыв о том, что многие смотрят отнюдь не на сцену. – Моя и только…
– Твоя… пока сама этого хочу.
Кейрен отступает и убирает руки, без которых становится холодно. Или это проклятие королевы заставляет Таннис дрожать?
Конечно.
Музыка. И вновь нервный хор скрипок, которые, перебивая друг друга, спешат рассказать Гуннару из рода Синей Стали, что королева станет мстить, а он, беспечный, отмахивается, не чует, что скоро война.
Женщины коварны.
– Моя… – Кейрен встает. Он тень за спиной Таннис. И руки его на плечах надежны. Сама она запрокидывает голову, смотрит ему в глаза. Но в темноте ложи не разглядеть.
…падают ядом слова королевы. И хмурится король, сомнениями обрастает душа его. Вот он, стареющий, но крепкий, подходит к краю сцены, как к обрыву. Голос его низкий пробирает Таннис, она уже не понимает слов, но сама музыка – его сомнения.
Верить?
Кому из двоих? Чаши весов в его руке колеблются. Опасны псы, и люди ропщут, мечутся тенями за королевской спиной. Вздымают руки в мольбе: избавь от чужаков.
…посмотри, почернел белый камень.
Это знак.
– Моя и только… – лихорадочный, безумный шепот. И Таннис, поймав его руку, прижимает к губам, отвечая:
– Твоя…
И это правда.
…война вскипает на подмостках. Кренятся стяги, и сталь сияет, грохочет медный рукотворный гром. Движется войско. Стоит королева, вздымая над головой расшитый стяг. На темно-красном, черном почти полотнище цветет белая роза.
И снегом сыплются под ноги войску лепестки.
…ради мести.