Черный принц
Шрифт:
И мыши шелестели.
– Он за мной придет. – Освальд схватил Марту тонкими пальчиками.
– Кто, дорогой?
– Вожак псов… он захочет, чтобы я умер…
– Ерунда какая. – Она поцеловала ребенка в щеку, пусть Ульне строго-настрого запретила глупые нежности: Освальд должен расти мужчиной. Но ему только пять, и Марте нестерпимо хочется обнять мальчика. Она и обнимает, он же прижимается к ней тощим дрожащим тельцем.
– Забери меня, – просит. – Забери меня отсюда… пожалуйста. Давай убежим!
Ах, если бы у Марты хватило
Марта догадывалась.
И сжала губы, запирая догадку. Она же повернулась к Ансельму и, наклонившись, – к старости стала подслеповата, – уставилась на замечательные его зубы.
– Альвы, – признался Ансельм, постучав по резцам ногтем. – Еще до войны собрался за Перевал. Обошлось в копеечку, но мой доктор оказался прав. Такие мастера. Как новые стали. Лучше новых.
Он улыбался широко и счастливо.
И Марта позавидовала ему… альвы, значит. А у Марты зубы болят, ноют по вечерам, и доктор прописал опиумную настойку, но сны от нее становятся тяжелыми, муторными. Нет уж, Марта пока терпит, а как терпение иссякнет, обратится к дантисту, чтобы удалил больной зуб… или два… или три…
– Рад, что Ульне решила породниться. – Ансельм не отставал, он шел следом за Мартой и монокль вертел на пальце. Стеклышко поворачивалось, посверкивало хитро. – Освальд – хорошая партия для моей девочки. Я и сам намеревался предложить, но вот ходили слухи…
– Не стоит верить слухам, дорогой Ансельм. – Ульне плыла навстречу.
Королева.
И алмазная диадема сияет короной на седых волосах. Ее прическа проста, и эта простота лишь подчеркивает удивительную красоту диадемы.
– Ты все так же прекрасна. – Ансельм согнулся в поклоне и распрямился с кряхтением. Ульне ответила благосклонным кивком.
Холодная.
Ледяная. Или скорее уж вырезанная из слоновой кости. Напудренное лицо – маска тонкой работы. И шея, худая, жилистая… и руки эти полуобнаженные, но не измаранные желтой россыпью пигментных пятен, как собственные руки Марты…
– А ты все так же любезен. – Ульне подала руку, и Ансельм вновь согнулся, касаясь ее губами, оттого не видел, как маска-лицо изменилась, полыхнув ненавистью.
Презрением.
И вновь сделавшись равнодушной.
– Вижу, что Шеффолк-холл возрождается… премного этому рад.
– Неужели?
– Ах, Ульне, ты же не позволишь старому… недоразумению разрушить счастье детей. Посмотри, до чего красивая пара! – Он всплеснул руками, точно сам удивлялся, что не заметил прежде.
Красивая?
Освальд хорош, ему к лицу строгая чернота фрака, да и сам фрак, по мнению Марты многим мужчинам придающий совершенно дурацкий вид, сидит замечательно, подчеркивая и широкие плечи подменыша, и талию его. А девица робко улыбается, но улыбка вовсе ее не красит, напротив, она какая-то нелепая, виноватая. И взгляд этот исподлобья, и явная дрожь в руках…
Марта и сама дрожала, но отнюдь не от смущения.
Предупредить? Хотя бы ее, но…
– Не позволю, – ответила Ульне, окинув Ансельма насмешливым взглядом. – Но, дорогой… дядюшка Ансельм, в отличие от вас я не могу похвастать крепким здоровьем. А в последние месяцы и вовсе чувствую себя преотвратительно…
Он покачал головой, поцокал языком, выражая сочувствие.
Марта не поверила.
– И мне хотелось бы поторопить события… конечно, если Всевышнему будет угодно, я проживу и год, и два, но… – Из широкого рукава появился платочек, которым Ульне сняла невидимую слезу. – Мне бы безумно хотелось присутствовать на свадьбе единственного сына… и наследника.
Она добавила это чуть тише, и Ансельм насторожился. Он позабыл про монокль, который вновь свисал на толстой цепочке, и Марта не в силах была отвести от стекляшки взгляд.
– А Тедди?
Вопрос осторожный, но дрогнувший голос выдает волнение.
– Мой несчастный кузен… – В руках Ульне развернулся веер, украшенный тем же рисунком из золотых розанов. – Вы же знаете, что дед отлучил его от рода…
– Печальная история, печальная… мне представлялось, что он несколько погорячился… ваша тетушка, конечно, была не права, а в итоге пострадал столь милый юноша. Мне казалось, вы-то лишены предубеждений и исправите сию досаднейшую оплошность.
Освальд вел в танце, но девица шла тяжело, то и дело забывая движения, то спотыкаясь, то путаясь в юбках, краснея и от волнения ошибаясь вновь и вновь.
Ее не пощадят.
Ни он, ни Ульне.
– Увы. – Веер дрогнул, и золотые розаны полыхнули светом. – Единожды приняв решение, дед имел обыкновение придерживаться его… что бы ни произошло. Вам не о чем волноваться, Тедди не имеет на Шеффолк-холл прав… равно как и на титул.
Марта вытащила печеньице, последнее, не считая тех, что припрятаны в ее комнате под матрасом, понюхала и вернула в ридикюль.
…не следовало злить Ульне.
– Более того, – Ульне приняла предложенную руку, – мой несчастный кузен оставил нас…
– Прошу простить меня за бестактность… не знал… примите мои соболезнования.
– Ах, дядюшка Ансельм, вам ли не знать, я давно похоронила Тедди в своем сердце… и то, что случилось, было предопределено.
…овсяное печенье Марта крала для Освальда. Спускалась на кухню, огромную, некогда занимавшую половину подземного этажа Шеффолк-холла, но ныне полупустую. Она помнила темноту и характерный запах металла, угля и дерева, сдобы, которую готовили. Тяжелые очертания печей, чьи зевы прикрывались чугунными заслонками. Широкую полосу стола, сделанного из вишни многие столетия тому. Ножки его почернели и заросли грязью, как и плиты пола, отчего казалось, будто стол этот вырастает из камня. На краю его повариха, древняя, полуслепая, и оставляла корзину с печеньем…