Черный принц
Шрифт:
– Шебутные, – не то пожаловалась, не то восхитилась Гаська. – За ними пригляд и пригляд нужон. От и приглядваю.
Она произнесла это с гордостью за такую свою карьеру. Наверное, здесь, в каменном городском лабиринте, прижатом к гнилой реке, запертом меж стенами высоток, это и вправду достижение. Не спилась, не ушла в опиумные грезы, жива и в достатке, при деле…
– От, значится, куда подевался. – Она глядела на дагеротип долго и головой качала, и рыжеватые, с проседью, волосы, зачесанные высоко и залитые для крепости жиром, качались с нею, этакая
– Как звали, помнишь?
Скривилась, но ответила:
– На кой ляд мне его имя? Хотя… погодь… барон… не, не барон. Рыцарь? Хитро он как-то прозывался… граф? Герцог! – Она воскликнула это громко и засмеялась, счастливая, что вспомнила. – Точнехонько, Герцог! Мне еще Лялька, которая его приведши была, хвасталась, что, мол, взаправдошний герцог он… дура она была, прости господи.
– Была?
Азарт погони заставил встряхнуться.
– Так еще когда померла… не помню, давно.
– Расскажи о нем.
Кличка – не так и много, но больше, чем было день тому. И Кейрен заставил себя глубоко вдохнуть, набираясь терпения. Пригодится.
– Чего?
– Всего. – Он вытащил еще одну банкноту. – Чего вспомнишь. Только, пожалуйста, без фантазии.
Эту купюру Гаська, обнюхав, сунула в декольте. А потом, хитро глянув подрисованным углем глазом, сказала:
– Предложи даме руку, кавалер… на променанду пойдем.
Кейрен не стал спорить.
Она же, поправив драную клетчатую перчатку, неспешным шагом двинулась по переулку. И шлюхи поспешили к фонарю.
– Так и сказать-то особо нечего… хорошенький был, помню. Веселый. Денег не считал. Он-то со своими девками появлялся поначалу, но те из верхних были, красивые… я и сама когда-то за рекою начинала. А что, скажешь, нехороша?
– Хороша, – поспешил согласиться Кейрен.
Гаська свернула. Выбранный ею путь проходил меж двух домов, стоявших до того тесно, что окна глядели в окна. И корабельные канаты связывали их, на канатах тех сохло белье. Впрочем, вряд ли в местной сырости, в темноте, оно способно было высохнуть. Влажно хлопали серые простыни, подштанники, рубашки шевелили пустыми рукавами. Воняло помойкой.
– Вежливый какой… обходительный. И он прям как ты… из образованных. У меня-то тоже имеется, если б не черная гниль, я б и дальше на верхах работала б, а так… не повезло. Пара клиентов, и подхватила. Но таких, как он, знаю. Домашний мальчик, послушный, говорю ж, прям как ты.
Кейрен стиснул зубы, сдерживая рычание.
– Из дому бегал, от мамочки небось… нравилось ему веселое житье. Поначалу куражу больше, чем дури, а там и затянуло. Оно ж так и бывает… играть стал, проигрываться. – Гаська остановилась и толкнула Кейрена к стене. Возмутиться он не успел: женщина прижала к намалеванным губам. Кейрен замер. И она обвила его шею руками, прижалась, навалилась всем своим немалым весом, впечатывая в щербатую стену. – Любопытные… ш-шалавы.
Он обхватил ее, преодолевая брезгливость, часто сглатывая кислую слюну, которая наполняла рот. Еще немного, и вырвет. Гаська же, часто судорожно дыша, ерзала.
За нею наблюдала тень.
Одна из многих теней, что появляются на границе сумерек, пожалуй, чересчур плотная.
Подвижная.
– Его крутили, – шептала Гаська, выдыхая в ухо гнилью нечищеных зубов, табака, тухлого мяса. – Быстренько в оборот взяли, поняли, что мальчик не бедный… не богатый тож, богатые по клубам сидят…
…в клубе Кейрен уж год как не появлялся. Его грозили исключить, но впервые на угрозу было плевать. Да и о клубе ли ему жалеть?
Таннис ушла.
Опустела квартира, и цветы, последний подаренный им букет, тихо умирали в старой вазе. Вазу купили на развале, там Таннис нравилось бродить, а вот магазины в центре с их начищенными витринами, услужливыми продавцами ее смущали. В них она терялась и хватала Кейрена за руку.
А на развалах глаза ее вспыхивали.
И вновь хватала за руку, но уже затем, чтобы он не потерялся, тащила за собой меж торговых рядов, головой крутила, спеша увидеть все и сразу. Останавливалась порой, причем никогда нельзя было угадать, что именно привлечет ее внимание.
Одноногий дед, продававший глиняные свистульки, он расписывал их тут же какими-то аляповатыми, яркими красками. И Таннис с трудом дождалась, пока свистулька высохнет.
– Я всегда мечтала такую спереть. – Она крутила кривоватую лошадку, вздыхая. И поправлялась: – Украсть. Ну или просто чтобы была. Смотри.
Она подносила фигурку к губам и свистела, звук получался пронзительным, резким…
…а потом она нашла старуху, которая расстелила на земле старую шаль, а на шали выставила полторы дюжины фарфоровых кошек. И среди них, к огромному своему удивлению, Кейрен обнаружил коллекционную белую рагамаффин ограниченного выпуска.
Купил.
Отдал втрое против запрошенного, меньше совесть не позволила, но все равно фигурка стоила сущие гроши… а Таннис другая пришлась по вкусу.
…и вазу эту, разрисованную звездами, грошовую, она обнаружила в лавке старьевщика, а обнаружив, отказалась отдавать.
Ваза стояла на подоконнике.
И кошка рядом с ней. Забытая шкатулка, черепаховый гребень с агатом. Ей больше по нраву была простая щетка…
– Его пасли и крепко. Не позволяли с поводка слететь, да и не больно-то пытался. Быстро почуял, что такое вольная жизнь. Вот и сорвало.
– Играл?
– Играл. – Она сопела и не отпускала, неопрятная страшная женщина. А сквозь запахи, окружавшие ее плотным коконом, Кейрен ощущал один, особенно мерзкий – вонь гниющей заживо плоти.
Черная гниль?
Для него не заразна.
И все же он с трудом сдерживался, чтобы не оттолкнуть Гаську от себя. А она, словно чувствуя эту его брезгливость, наваливалась все сильней, льнула по-кошачьи, томно охала.
Домой бы.
…в особняке ныне музыкальный вечер со скрипкой и мисс Вандербильд, которая любезно откликнулась на матушкино приглашение.