Черный принц

Мердок Айрис

– Перестаньте твердить этот мерзкий вздор!

– Хорошо, хорошо. Виноват. Простите меня, Брэд. Пожалуйста, простите. Я, наверно, сам хочу страданий. Я мазохист. Наверно, мне нравится мучиться, иначе я бы давным-давно прекратил это существование, принял бы пузырек снотворных таблеток, сколько раз мне приходило это в голову. Господи, теперь вы решите, что я не гожусь ухаживать за Присциллой, и вытолкаете меня взашей…

– Да замолчите немедленно! Я не могу этого выносить.

– Простите меня, Брэд. Просто я…

– Возьмите себя в руки, будьте мужчиной.

– Да не могу я… Господи, господи!.. Какая боль. Я не такой, как все люди, у меня жизнь

не складывается, ничего не выходит. И вот теперь вы меня выгоните, а ведь если б вы только знали, боже мой…

– Я иду спать, – сказал я. – У вас спальный мешок с собой?

– Да, да.

– Ну, так полезайте в него и не болтайте больше.

– Мне еще нужно в уборную.

– Спокойной ночи.

Я повернулся и вышел из комнаты. В коридоре я остановился у Присциллиной двери и прислушался. Сначала мне почудилось, что она тоже плачет. Но нет, это был храп. Вскоре он утратил сходство с плачем и стал звучать как предсмертный хрип. Я пошел в комнату для гостей, где так и не удосужился приготовить себе постель, и лег, не раздеваясь и не погасив верхнего света. Дом тихонько поскрипывал от шагов моего верхнего соседа, подозрительного юнца по фамилии Ригби, который продавал галстуки на Джермин-стрит. За ним наверх проследовали еще чьи-то осторожные увесистые шаги. Чем бы они ни занимались там вдвоем наверху, они, к счастью, проделывали это тихо. Слышен был и еще какой-то звук наподобие приглушенного стука. Это было мое сердце. Я решил, что завтра рано утром поеду к Рейчел.

– Где Арнольд?

– Ушел в библиотеку. Так он сказал. А Джулиан уехала на фестиваль поп-музыки.

– Я послал Арнольду ту рецензию. Он говорил что-нибудь?

– Он никогда не читает при мне своих писем. А говорить он ничего не говорил. Ах, Брэдли, слава богу, что вы приехали.

В передней я на минуту обнял Рейчел и сквозь рыжее облако ее волос различил в слабом свете, падавшем от стеклянной двери, портрет миссис Сиддонс – цветную гравюру, которая висела на стене возле вешалки. Перед моим внутренним взором все еще стояло широкое бледное лицо Рейчел, вдруг преобразившееся от радости и облегчения, когда она открыла дверь и увидела меня. Это очень много значит, когда тебя так встречают. Есть люди на свете, которые за всю жизнь не удостоились такого приема. И ощущение того, что Рейчел уже немолода, что она замучена, тоже волновало и трогало меня.

– Идемте наверх.

– Рейчел, нам нужно поговорить.

– Можно поговорить и наверху, я ведь не съем вас.

Она за руку повела меня по лестнице, и мы очутились в той самой спальне, где Рейчел недавно лежала, точно покойница, натянув на лицо край простыни. Как только мы вошли, она задернула шторы и стала снимать с кровати зеленое шелковое покрывало.

– Брэдли, сядьте вот сюда, возле меня.

Мы неловко сели рядом и посмотрели друг на друга. Под ладонью у меня был ворс шерстяного одеяла. Радостный образ встретившей меня Рейчел больше не стоял у меня перед глазами, я чувствовал скованность, смущение, беспокойство.

– Я только хочу к вам прикоснуться, – сказала Рейчел. И в самом деле провела, чуть касаясь кончиками пальцев, по моему лицу, шее, волосам, словно это был не я, а святой образ.

– Рейчел, мы должны осознать, что делаем, я не хочу поступать дурно.

– Чувство вины может помешать вашей работе. – Она прикрыла пальцами мне веки. Я отстранился.

– Рейчел, вы это все делаете не для того, чтобы позлить Арнольда?

– Нет. Вначале – может быть. Когда это только пришло мне в голову. Ради самозащиты. Но потом, в тот раз, ну, знаете, когда вы оказались здесь, в комнате, вы были как бы тоже по эту сторону барьера, и я так давно вас знаю, на вас словно бы возложена особая роль – роль рыцаря, как в старину, моего рыцаря, и это так необыкновенно, так важно, вы всегда представлялись мне немного мудрецом, каким-то отшельником, аскетом…

– А дамам всегда особенно нравится соблазнять аскетов.

– Может быть. Разве я вас соблазняю? Понимаете, я должна проявить свою волю, это необходимо, иначе я умру от унижения или еще от чего-нибудь. Наступает божественная минута.

– А не безбожные ли это мысли?

– Но это и ваши мысли, Брэдли. Посмотрите, где вы находитесь.

– Мы оба добропорядочные, пожилые люди.

– Я не добропорядочная.

– Но я принадлежу еще к веку строгих нравов. А вы – жена моего лучшего друга. С женой своего лучшего друга нельзя…

– Чего?

– Ничего.

– Но это уже произошло, это уже с нами случилось, единственный вопрос: что мы будем с этим делать? Брэдли, мне очень жаль, но от препирательства с вами я получаю большое удовольствие.

– Вы же знаете, куда приводят такие препирательства.

– В постель.

– Ей-богу, мы словно восемнадцатилетние.

– Они сейчас не препираются.

– Рейчел, это все – не из-за того, что у Арнольда роман с Кристиан? У них действительно роман?

– Не знаю. И это уже неважно.

– Но ведь вы любите Арнольда?

– Да, да. Но это тоже неважно. Он слишком долго был моим тираном. Я нуждаюсь в новой любви, я должна вырваться из Арнольдовой клетки.

– По-видимому, женщинам вашего возраста… – Брэдли, вы опять за свое.

– Я просто хотел сказать, что потребность в переменах вполне естественна, но не будем делать ничего такого, что бы…

– Брэдли, сколько бы вы ни философствовали, вы же понимаете: что мы будем делать, в сущности, не имеет значения.

– Нет, имеет. Вы сами говорили, что мы не станем обманывать Арнольда. Так это будет или не так, очень важно.

– Вы что, боитесь Арнольда?

Я подумал.

– Да.

– Ну, так вам надо перестать его бояться. Друг мой, неужели вы не понимаете, что в этом-то все и дело? Я должна увидеть вас бестрепетным, бесстрашным. Это и значит быть моим рыцарем. Тогда я обрету свободу. И для вас это тоже будет решительный поворот в жизни. Почему вы не можете писать? Потому что вы робки, забиты, скованны. В духовном смысле, конечно.

Ее слова были очень близки к тому, что я сам думал.

– Значит, мы будем любить друг друга в духовном смысле?

– Ох, Брэдли, довольно препирательств. Раздевайтесь. Все это время мы сидели вполоборота, не прикасаясь друг к другу, только концы ее пальцев легко проскользнули по моему лицу, потом по лацканам пиджака, по плечу, рукаву, словно околдовывая меня.

Теперь Рейчел вдруг отвернулась и, изогнувшись, одним движением стянула с себя блузку и лиф. До пояса нагая, она вновь посмотрела на меня. Это уже было совсем другое дело.

Она покраснела, и лицо ее неожиданно приобрело неуверенное, вопросительное выражение. У нее были большие, очень полные груди с огромными коричневыми сосцами. На обнаженном теле голова смотрится совсем иначе. Румянец спустился ей на шею и слился с глубоким клином пятнистого загара между грудей. Ее тело дышало скромной, непоказной чистотой. Видно было, что такое поведение для нее совсем не характерно. И к тому же я уже бог весть как давно не видел обнаженной женской груди. Я смотрел, но не двигался.