Черный саквояж

Булычев Кир

– Как можно украсть? Я же их не патентовал. Я только думал о них.

– Я тоже думал, – сказал Сорокалет. – И когда это случилось, я не сразу сообразил. Но потом все же додумался. Правда, какие-то сомнения у меня оставались до сих пор. И ты их рассеял. Теперь все ясно – надо действовать.

– Пал Никитич! – взмолился я. – Расскажите мне, пожалуйста, в чем дело. Я же ничего не понимаю.

– Садись. – Он сел на скамейку, и я понял, насколько он изменился за последние минуты. Глазки за толстыми стеклами очков буквально пылали, щеки покраснели, и уголки губ приподнялись, отчего его лицо потеряло обиженное и растерянное выражение. Стало обыкновенным и добрым, и даже очень приятным лицом.

Я послушно сел рядом с ним.

– Это случилось сегодня днем, – сказал Сорокалет. – Я как раз собирался обедать, когда он пришел. Он сказал, что должен мне передать привет от моего знакомого, но никакого знакомого в городе Брянске у меня нет. В общем, ему было все равно, верю я ему или нет. Ему нужно было потянуть время. Он сел, раскрыл свой саквояж и сделал вид, что ищет письмо. А я как-то не обратил на него должного внимания. Я собирался обедать, а он мне очень мешал. Я сказал ему, что, пока он будет искать письмо, я буду собираться. И он был рад. Он возился в своем саквояже. Потом закрыл его и сказал, что письмо он забыл в гостинице. Мы вышли с ним вместе, он молчал. Он мне показался странным. Ты знаешь, что такое интуиция?

– Знаю, – сказал я.

– Так вот, интуитивно я ощутил в нем что-то чужое. Словно рядом со мной идет не человек, а какой-то... какое-то существо. И, может быть, я бы ничего не понял, если бы вдруг, еще на лестнице, не решил мысленно повторить ход моих аргументов. Мне сегодня надо было выступать на ученом совете и защищать одну идею... впрочем, я тебе не смогу сказать, какую идею, потому что ее не помню. Я спускался по лестнице, почти не замечая этого человека, и старался восстановить ход моих аргументов. И тут я понял, что не имею никакого представления о моем собственном изобретении. Я очень удивился и, чтобы проверить, нет ли у меня провала в памяти, переключился на другую мою идею, о которой думал ночью. И оказалось, что и этой идеи во мне нет. Я не знаю, что меня заставило поглядеть на этого человека с саквояжем. Он к тому времени обогнал меня и уже выходил на улицу. У меня не было никаких доказательств, что он имеет отношение к моей забывчивости. Я только поглядел ему вслед. И вдруг он обернулся и улыбнулся мне. Как улыбаются механические куклы. И похлопал ладонью в черной перчатке по саквояжу. И тогда меня озарило: мои мысли в этом саквояже. Я ему крикнул: «Постойте!» Он прибавил шагу. Я побежал за ним. Я уже не сомневался, что меня обокрали. Если бы я остановился и задумался, я бы понял, что такого быть не может. Нельзя украсть у человека мысли, причем не все, а только некоторые мысли. До этого земная наука не дошла, это я гарантирую. Но я об этом не думал. Я бежал за ним, я просил его вернуть мне мысли, я умолял, я грозил... А он только улыбался.

– Тогда я вас и увидел, – сказал я.

– Вот именно. В подземном переходе? Не помню, может, это было и в подземном переходе. А потом он исчез... сбежал. А я решил, что мне все это померещилось. Я начал рассуждать. Я уговорил себя, что такого не может быть. Я провел целый час над моими записками, и оказалось, что я ничего не понимаю в чертежах. Как будто они написаны каким-то другим человеком. Я торжественно провалился на ученом совете. Я стоял как столб. От моего выступления зависела судьба не только моего изобретения, но и многих людей, которые должны были его воплощать в жизнь и пользоваться его плодами. Я сказался больным... Бедный мальчик!

Последние его слова относились ко мне.

Но я не был так расстроен, как должен был быть расстроен.

Сейчас объясню почему.

Еще несколько минут назад я был совершенно одинок в этом мире. Ограбленный, ничтожный человек. Никто меня не мог бы понять. В лучшем случае бы отмахнулись от моих жалоб, в худшем – отвезли бы в сумасшедший дом. Особенно если бы я стал рассказывать о человеке с саквояжем.

И вдруг оказывается, что я не один. Что у меня есть союзник. Да еще какой! И не только он мне нужен, но и я ему необходим. И мы должны вдвоем разрешить неразрешимую загадку.

– А может, он шпион? – спросил я.

– Не похоже, – серьезно ответил Сорокалет. – То, что он делает, у нас еще никто делать не умеет. И ни к чему. Наши с тобой изобретения не представляют никакого секрета. Через несколько месяцев или лет о них можно будет прочитать в любом журнале или увидеть их на практике. У меня другая версия...

– Инопланетяне! – сказал я. – Летающая тарелочка.

– Упрощенно говоря, так.

– А я еще вчера с ребятами спорил, – сказал я. – Потому что я противник летающих тарелочек. Я думаю, что это миф двадцатого века.

– Для меня это сейчас не миф, а рабочая гипотеза, – сказал Сорокалет. – Я основываю ее на том, что если нигде на Земле люди не могут красть мысли, то, значит, это делают люди, которые живут не на Земле.

– Тогда пошли, – сказал я.

– Куда?

– В милицию. Поднимем милицию на ноги. Опасный пришелец в Москве! Ворует мысли.

– И знаешь, что они тебе ответят, Бабкин?

Я немного подумал и, как здравомыслящий человек, вынужден был признать:

– Они вызовут врача. Но если я буду не один...

– Тогда они вызовут двух врачей.

Я задумался. Сорокалет был прав. Я бы на месте милиции не поверил бы и десяти свидетелям, если они говорят, что у них украли мысли. Может, мыслей и не было? Я даже попытался еще раз вспомнить, что же такое я изобрел. Оказалось, ничего не изобрел. Птичка наконец улетела.

– Выход один, – сказал Сорокалет. – Найти его и упросить...

– Упросить – из этого ничего не получится, – сказал я. – С ворами так не разговаривают. Он у нас украл. Мы у него – отнимем!

– Что ты! – Сорокалет смутился. – Это же опасно.

– А вы подумали, что он сейчас ходит по Москве и продолжает свое черное дело? Каждая минута опасна. Если так будет продолжаться, то через неделю мы все останемся без мыслей. А вдруг он не один?

– Но как мы отнимем?

– Еще не знаю. – Я понял, что практически я куда лучше приспособлен к жизни, чем великий изобретатель Сорокалет. Он, наверное, и не дрался никогда.

– Сначала его надо отыскать. А потом будем действовать.

Сорокалет печально вздохнул.

– Ты представляешь себе масштабы Москвы? И один человек... всего один. Ничем не выделяется.

– Ничего подобного. Выделяется, – сказал я. – У него черный саквояж. Давайте рассуждать.

– О чем?

– Мы же с вами изобретатели. Мыслители.

– Бывшие.

– Отнимем саквояж, отнимем и мысли. Чудес не бывает. Этот пришелец – вполне реальный. И он не каждую мысль тянет, а только ту, что ему нужна.

– Почему ты так думаешь?

– А скажите, кто-нибудь еще из ваших коллег жаловался?