Чёрный шар
Шрифт:
Кое-чего это, однако, не касалось. Инспектора с поверхности и К-ВОТТО – все это было создано, как поправки к замыслу, вдохновленные уже самими распорядителями. Инспектора существовали лишь временно, появляясь и исчезая, едва в них отпадала нужда. К-ВОТТО же, его облик и функции, был постоянен, его породили сложившийся порядок вещей, совокупность памяти о поверхности, ее науке, прогрессе, дизайне и эстетике. Бедный, бедный К-ВОТТО: в отличие от меня он так и не стал полноценным существом, так и застыл на пол-пути от орудия комплекса к полноправному члену его команды! Не обладая подлинной свободой воли, робот был только зеркалом распорядителей. Он не мог
Когда пятеро ушли… В какой-то момент комплекс понял, что узнал все необходимое, и распорядители больше ему не нужны. Он мог забрать их в один миг, однако чудо это разрушило бы мир, в котором они существовали. Это было бы слишком жестоко, и он придумал решение в рамках процесса. Приказ с поверхности не пугал, не нарушал действительности. Он был логичен, закономерен, его можно было понять, и с ним можно было смириться.
Четверо из пяти послушались приказа. Пятый, мятежник, был взят живым, и правда сокрушила его.
Покончив с земными делами, четверо вошли в Контрольную комнату. Гадайе несла кисть Мальбрана – ту, что теперь сжимал я. Зеркальный колокол опустился на них. Комплекс получил свое. Это не было убийством, ибо в нем не существовало смерти.
Все было кончено.
Однако оставалась вещь, которую комплекс не учел. Распорядители обладали свободой воли и потому успели создать меня. Они хотели, чтобы я воскресил их, слепил заново из раздавленных тел. Воскреснув, они попытались бы найти выход, которого не существовало. И если бы комплекс не поглотил их раньше, они убедились бы в бесплодности этих попыток.
Однако я родился, и комплекс не знал обо мне. Пока я не обрел память распорядителей, я был для него пустым местом, безликой частью здания, одним из множества механизмов, которым он доверил двигаться самим по себе. Ни жизнь моя, ни смерть для него ничего не значили. Вспомнив то, что таилось в моих клетках, я стал для него мишенью. В какой-то степени Гадайе понимала, что так случится. В ее картине мира за обретение памяти распорядителей меня должны были уничтожить защитные системы комплекса, разработанные его создателями. Как полагала Гадайе, секретная информация не могла покинуть комплекс, и чем меньше я знал, тем дольше оставался в безопасности. Для комплекса все выглядело иначе: для него я был обезумевшей системой, элементом, присвоившим себе то, что осталось от его творений.
Он даже не считал меня разумным – до поры до времени. Наше с К-ВОТТО копошение было для него движением собственных машин.
Однако, когда я отказался погибать, когда память бесчисленных Сыновей вывела меня из хищного Блока, комплекс признал за мной свободную волю и затаился, пристально наблюдая за мной. Если я появился, я должен был что-то показать ему.
Но что я мог ему показать?
***
Все вокруг меня было бесцельно, пустынно, мертво. Бессмысленным был процесс, которым заправляли распорядители. Бессмысленны были их мечты, желания, страхи. Бессмысленным был мой тысячекратный поход в никуда. Все, что делали Цимбал, Гадайе, Миниц, Кремна и Мальбран; все, что делал К-ВОТТО; все, к чему приложили руку Сыновья; все наши боль, и смерть, и надежда, и радость – все было тщетно.
И все же что-то во мне не могло с этим смириться. Разве под силу мне объять комплекс умом? Разве не спасуют перед его величием любые доводы разума? Я взглянул на останки cуществ, которыми был когда-то. Позвонки, ребра, зубы и пальцы – все перепуталось, я уже не мог сказать, что принадлежит Миницу, а что – Цимбалу. Но это больше не имело значения. Над собранием костей стоял я, живой сосуд их души и памяти.
Я знал этих людей.
И на всеобщую бессмыслицу я мог ответить только любовью.
Это была слепая любовь, примиряющая любовь, любовь, никому не нужная, однако же всесильная и неодолимая.
Чтобы Миниц, Гадайе, Кремна, Мальбран и Цимбал жили не напрасно, я должен был любить их.
Чтобы путь мой, долгий и тягостный, имел смысл, я должен был любить их.
Чтобы все происходящее в комплексе имело смысл, я должен был любить их.
Я должен был любить даже К-ВОТТО, своего врага и убийцу – ибо ненависть его была ничем иным, как любовью, искаженной, обманутой.
Любить, да – но почему? Разве кто-то, кроме Гадайе, был добр ко мне, желал помочь, был моим другом? Были ли они вообще достойны любви, эти существа – нелюдимые, мнительные, запертые в своих Блоках, неспособные понять друг друга, заплутавшие в пелене чужого вымысла?
Вполне возможно, что нет. Несмотря на заведомое превосходство передо мной, это были крайне несовершенные создания. Их разум, лишенный изначальной правды, опирался лишь на фальшивую действительность, не находил с чувствами единого языка. Их тела состояли из недолговечного вещества, которое стиралось о всякий труд и не могло противостоять разрушению времени. Связки, мышцы, кости, мозг – все пребывало в неустанном движении, обновлении, расходуясь в пустоту, которую лишь краткая память и краткое счастье делали выносимой. Я не мог объяснить, зачем это нужно; я мог только жалеть это непрерывное расточение жизни, в своем безнадежном упорстве почти обретшее собственное значение. И если мои усталость и страх, мои боль и отчаяние, биение моего сердца и движение моего ума чего-то стоили, если они не были пустым мельтешением атомов в мертвом пространстве, то и все, что составляло распорядителей, тоже имело значение, ибо в этом они были подобны мне. Каждый из них был достоин любви просто потому, что являлся человеческим существом.
Я не нуждался в других причинах.
И я любил их всех, любовь была моей последней защитой. Я сидел на полу Контрольной комнаты, я обнимал кости, пытаясь согреть их, укрыть собственной плотью. И Блок вокруг меня ветшал и распадался. Проржавела контрольная панель, треснул купол, под которым встретили свою смерть распорядители. Декорации уходили, неведомая воля больше не поддерживала их. Казалось, и комната, и вещи словно бы растворялись, крошечные частицы их отделялись и медленно таяли в воздухе.
Однако это уже не пугало меня, последний мой страх рассыпался, словно плохой сахар. Я знал, что буду делать в следующие часы и дни. Я буду бродить по Блокам, слушать шорох ржавчины, скрип рушащихся перегородок. Мир, и огромный, и малый – мир будет сжиматься вокруг меня, и я буду смотреть, как он исчезает во мраке, я увижу, как уходят одна за другой громады, существующие лишь для себя. Быть может, скоро запас питательных веществ в моем организме иссякнет, и я начну голодать и страдать от жажды. Когда же силы мои уйдут, я забьюсь под какой-нибудь стол и умру, как умирают несуществующие звери – в одиночестве. Но пока этого не случилось, я буду помнить всех, кого люблю, всех, кто создал меня и кто есть я. Я буду повторять их имена – Мальбран, Цимбал, Гадайе, Миниц, Кремна! – я принесу к их останкам детали К-ВОТТО, я буду вспоминать их память и воображать тот мир, который они себе придумали.