Чёрный шар
Шрифт:
Осторожно, не убирая руки с кобуры, Царада подошел к столу и сел напротив своего воскресшего солдата – напряженный, с нахмуренным лбом, готовый в любую секунду ликвидировать нежданное чудо.
– Не бойтесь, господин лейтенант, – робко улыбнулся Гильтожан, которого пистолет Царады заставил покрыться нервным румянцем. – Я все тот же, даже лучше. Вот и хромота исчезла, – вытянул он ногу, чтобы Царада мог убедиться. – Я теперь хожу прямо. А умирать оказалось почти не больно, я даже ничего не почувствовал, свет – и все. А потом очнулся, но как бы еще не совсем готовый, только разум – и со мной говорили.
– Кто? – спросил Царада каким-то глухим и сдавленным голосом. Они могли говорить, эти
– Вы сами знаете, – пожал плечами Гильтожан и взял еще кусок черного солдатского хлеба. Некоторое время он жевал, как делал это тысячи раз до смерти, а потом заговорил снова: – Он назвал себя Верховным Жрецом – тем, кто властен над жизнью и смертью. Понятия не имею, как его могут звать на самом деле, это лицо – оно не принадлежит ни одной из наций. Новое. Странное. Но дело совсем не в этом. Он сказал о себе и своих людях: до этого мы действовали неправильно. Да, мы использовали свою силу, но не так, как надо. Постепенно у нас просыпаются совсем иные способности. И мы испытаем их для собственных целей. Вам больше не нужно будет умирать – это уже о нас, господин лейтенант. И мы планируем некоторые изменения в вашей – как же он сказал? – среде обитания. Это будет понятно нам, вам же – не слишком. Вы просто не сможете их осознать, и нет никого, кто был бы тому виной.
– Что он сказал еще?
– Еще он сказал, что осада может идти сколь угодно долго, но когда она закончится, окажется, что все длилось одну единственную секунду.
– Секунду, – повторил Царада, и даже его свежий утренний мозг не сразу понял масштаб этого откровения. Все, что случилось за эти дни, уложится в секунду. Все – и трусливое, и храброе, и ужасное, и благородное. Он почувствовал, как в нем закипает злость. Одна секунда, его уместили в одну секунду, всех их уместили в секунду, пусть Великие будут прокляты! Все самые глубокие переживания были для них ничем, как и работа ума, и все, что делал Царада, писал Цинциллер, все бесчисленные отстрелянные патроны, полученные раны, растопленные камни, изуродованные тела. Все будет перечеркнуто, исправлено, как будто и не случалось, даже память можно стереть – и какой тогда, спрашивается, смысл в происшедшем, что мешает событиям минувших дней повториться снова, если таков будет Величайший каприз?
Царада сжал руку в кулак, костяшки пальцев побелели, давно не стриженные ногти вонзились в кожу. Бессильная ярость – вот что почувствовал Царада. Бессильная ярость – всякий раз, когда неодолимая сила вторгалась в его привычный мирок, а он ничего – почти ничего – не мог сделать.
Еще один закон нарушен. Даже если он теперь застрелит Гильтожана, тот снова вернется – таинственный, непобедимый посланник вражеских сил. А если застрелиться самому? Царада не раз обдумывал мысль о самоубийстве, но его пугали боль и мысль о несуществовании. Древняя Сильная вера вела его, но не превратилась ли она уже в еще одну бессмысленную игрушку?
На этот вопрос он ответа еще не получил.
Царада вздохнул, выдохнул, снова вздохнул. Толстый его живот поднялся и опустился означенное число раз. Он весил почти сто тридцать килограммов и не худел даже от скудного армейского рациона. Искушение было скорым: если Гильтожан обрел одинаковые ноги, каким бы они вернули его – стройным, подтянутым, с лицом, не напоминающим пирог со свининой? Но искушение было и сильным – Царада совладал с ним не без труда, и даже побежденное, оно исчезло не навеки.
Гораздо сложнее было другое, чему он и сам пока не мог дать имени. Нечто раздражающее, словно зуд, некий протест из неведомого источника…
– Добро пожаловать обратно, – сказал он. – Но ты не очень-то расслабляйся. Я все же как-нибудь
– А, – сказал Гильтожан. – Вот в чем дело. Наверное, вам надо спросить меня о чем-то, что знал только я.
– Это ловушка? – спросил Царада. – Они вполне могли вложить в тебя эти знания, чтобы вкрасться ко мне в доверие.
– Может быть, они так и поступили, – сказал Гильтожан и подцепил вилкой кусочек соевого мяса. – А может быть, и нет. Вот только лучшего способа нам все равно не придумать, так ведь?
– Я мог бы попросить Цинциллера соорудить нам тест крови или что-то в этом духе. Хотя ты, наверное, прав: если тебя сумели вернуть, что им стоило подделать тебя ровно таким, какой ты был?
– Не говорите так, господин лейтенант. Я не подделка. Давайте я расскажу кое-что: помните штурм, ту ночь, когда мы все чуть не погибли? Я нес вас с поля сражения, вы храбро бились, но удача была не на вашей стороне. Я тащил вас за правую руку, Ванклу – за левую, на повороте с вашей левой ноги свалился ботинок, потом штаны зацепились за штырь, порвались, и на вас оказались семейные трусы с белыми кроликами.
– Кролики! – воскликнул Царада с внезапной досадой. – И это все, что ты запомнил! Из всего, что произошло!
– Вы хотели воспоминание, господин лейтенант, и я его дал. Почему вы злитесь? – спросил Гильтожан. – Я в чем-то перед вами виноват?
– Нет, – ответил Царада. – Ты – нет. А вот они… Боже мой, – протер он лоб рукавом, – как все сложно, я даже не знаю, как объяснить… Понимаешь, я ведь читал над тобой отходную. И мне было грустно оттого, что ты погиб. Нет-нет, теперь мне радостно оттого, что ты вернулся, но… Проклятье, я не понимаю сам себя! Я ведь не ожидал, что ты вернешься. Я думал – это навсегда, вот в чем штука. Возможно, это моя вина. Я не готов к таким переменам. Прогресс, наука, Великие – может быть, здесь все сразу – в конце концов, я и сам верю в то, что мы однажды вернемся, однажды снова получим тела и с ними – царствие Небесное, но это будет не сейчас, а когда-нибудь, когда…
– Я разрушаю вашу веру? – спросил Гильтожан, и на мгновение Цараде показалось, что за его лицом проступило другое, чуждое и выжидающее. – Я не хотел.
– Никто никогда ничего не хочет! – взорвался Царада в лицо этому воображаемому существу, которого за лицом Гильтожана быть, конечно же, не могло. – Никто, ничего и никогда!
От второго выкрика, последовавшего после паузы, Гильтожан поперхнулся, и Царада машинально – просто потому, что перед ним сидело человеческое существо, которому кусок попал не в то горло, и таким существам полагалось помогать вполне определенным способом – перегнулся через стол, навалился животом на остатки завтрака, притянул Гильтожана к себе и принялся стучать ему по спине, пока тот не закашлял и не выплюнул плохо прожеванную корку хлеба. Царада взглянул на нее, она была черной и мокрой, со следами зубов – ни зловещего совершенства Великих, ни следа их непостижимого могущества. Без сомнения, если бы Гильтожан не избавился от нее, он мог умереть еще раз, и этот ничтожный эпизод немного примирил Цараду с внезапным воскрешением.
Он больше не говорил с Гильтожаном об этом. Солдат вернулся к своим обязанностям. И все же Царада не мог отделаться от чувства, что с возвращением Гильтожана он что-то утратил, у него забрали часть чего-то важного, и на месте этого важного осталось крохотное отверстие, в которое безвозвратно уходит все дорогое, трогательное, имеющее значение.
Все это время он кричал и впадал в истерику лишь для того, чтобы защитить себя от знания этой утраты. Так человек выдыхает последний воздух, когда бескрайняя толща воды сомкнулась над ним.