Чёрный шар
Шрифт:
Но вскоре у них исчезла и такая возможность.
В один из утренних часов Царада принял ванну, переоделся, тщательно выскоблил подбородок – откуда-то на бритве взялись засохшие остатки пены – обошел посты, выслушал положенные отчеты, сел за одинокий завтрак и понял вдруг, что во всем повторил вчерашний день. Сперва открытие это не показалось ему значительным: рутина их жизни была такова, что дни оказывались похожи – и все-таки, когда он вспомнил сказанные слова и пройденные маршруты, выяснилось: он действительно вчера говорил именно это и ходил именно туда.
Царада расспросил солдат, и они подтвердили его опасения. Вчера повторялось – как же
До этого раза.
В панике лейтенант решил пересчитать запасы пищи: если сегодня – именно сегодня, их должно остаться меньше, но нет, их оказалось больше, ровно столько, сколько хранилось на складе вчера.
День продублировался, теперь Царада видел это отчетливо. Кто-то повторил его, замкнул в петлю и даже не позаботился стереть людям память. Один за другим солдаты повторяли старые разговоры и спотыкались посередине от осознания, что эти слова уже были сказаны и теперь, словно записи, проигрываются опять.
За ответом Царада обратился к Гильтожану, не то во второй раз, не то даже в третий – он уже был не уверен, сколько раз в действительности повторился этот вторник, ибо память услужливо подбрасывала ему такие странные эпизоды из недавнего прошлого, которые можно было объяснить только искажением времени.
Часы и годы – сказал Гильтожан. Среди них есть тот, кто вертит им, как хочет. Изменяющий Время – так его зовут. Говорящее имя, в лучших традициях Великих. Но вы ведь уже спрашивали – почему бы вам не записывать, господин лейтенант?
Царада записал, но на следующий день записи исчезли, ибо наступило прошлое воскресенье, и все перепуталось снова. Воскресенье Царада помнил, поскольку в тот день устраивал для батальона купание посреди главного двора. Вновь был надут бассейн, распределены по группам бойцы, расчерчен график соревнования – и Царада повторил речь о здоровом теле, которому непременно положен здоровый дух.
Пока что все повторялось более или менее порядочно, но вскоре начались зловещие несуразицы. Изменяющий Время словно бы своевольничал: произвольно тасуя мгновения, он не заботился о полной сохранности континуума. Безобразнее всего Великий обращался с вещами: если в пятницу галстук Царады висел на стуле, там ему и следовало оставаться при очередном провале из понедельника. Но где там – при всем пятничном повторении галстука на положенном месте не было, как не было и стула, и стола!
Куда же они подевались? Конечно же, мигрировали в среду, когда Царада спешил на звук сирены, и под ногами у него не следовало мешаться мебели! А ручки, а оружие, а нитки с иголками, зубная паста, которую из-за микроскачков приходилось намазывать на щетку по несколько раз? Пока дни оставались целыми, Царада боролся со временем при помощи ежедневника. Десятки страниц занимали в нем графики прошедших и будущих дней, а также схемы расположения тех или иных предметов.
Безумию он пытался противопоставить систему. Даже если из понедельника Царада попадал обратно в воскресенье, день этот он пытался прожить как запланированный вторник, совершая вопреки происходящему те поступки, что требовало от него правильное, уже несуществующее время. На собрании, где он прежде уже выступал с докладом на тему, утратившую актуальность,
Требовалось – не значит делалось так, как надо. Ежедневник был скорее паллиативом, способом делать хоть что-нибудь, и рано или поздно он обречен был проиграть войну – хотя бы в силу конечности своих страниц. «Бедная моя книжка! – вздыхал лейтенант. – Для такого ты не предназначена!». Здесь, впрочем, Изменяющий время невольно пошел Цараде навстречу, ибо дни начали дробиться на отдельные эпизоды, и ситуации тасовались, словно карты, перечеркивая сделанное или вываливая на неподготовленных людей то, что они еще не совершили. Для лейтенанта это означало, что отдельные его записи в ежедневнике будут автоматически стираться при попадании в прошлое, а, значит, в чистых листах у него почти не будет нужды.
Здесь, впрочем, его подстерегали свои сюрпризы. Сегодняшний человек не подразумевает о хитроумии себя завтрашнего, и Царада изрядно удивился, когда получил из будущего дня послание, зашифрованное тем кодом, который собирался выучить в следующем месяце. Что оставалось ему в таком положении, кроме как досадовать на самого себя, звать на голову будущего Царады все мыслимые и немыслимые парадоксы времени, которыми он был обязан такому нонсенсу?
О, парадоксы – они должны были похоронить лейтенанта вместе с бойцами и крепостью, но подлинно ли мир был собран так, чтобы их не допускать? Не создавали ли они какие-то правомерные побочные времена, между которыми Цараду перекидывало, словно иглу от пластинки к пластинке? Был ли мир изначально цельным, или Великие просто выявляли заложенные в нем противоречия?
Какая система могла помочь в этом хаосе? Но Царада задавал вопрос иначе: а какая бы не могла? Всякие построения прежде всего демонстрировали неутраченную возможность эти построения строить, а это в свою очередь свидетельствовало, что голова у Царады остается на плечах, мозг его действует, сердце бьется, желудок работает исправно, он – это только он, живое и человеческое существо, а значит – еще не все потеряно.
6. Один-во-Всех
На среду метеостанция обещала легкую облачность, но время скакнуло назад, в грозовой понедельник, и крепость, как выразился Цинциллер, вновь обратилась в огромный писсуар. Вода просачивалась всюду, она текла ручьями по полу, струилась из каждой щели. Цараде казалось, что он плесневеет и покрывается мхом, но отсыревший ежедневник бредил солнцем, молил: борись до конца, не забывай систему!
Чего же требовала система, этот последний оплот здравомыслия, всплывающий якорь и проколотый спасательный круг? Соответствия расписанию, спортивного праздника посреди светлой погоды. В среду ежедневник предписывал волейбол, и вот Царада, похватав всех встречных солдат, повел их играть в веселье и щуриться на окутанный тучами солнечный диск.
Странное то было шествие: по дороге к спортивной площадке Царада потерял людей больше, чем под артиллерийским обстрелом. Кто не рассыпался мокрыми листьями, не испарился в холодной вспышке, не провалился в собственную тень, тот дезертировал под ударами дождя, и когда лейтенант, наконец, подошел к волейбольной сетке, то обнаружил, что за спиной у него никого нет.