Черный сокол
Шрифт:
– А не лучше ли тогда самим перед войском вражеским идти и сено жечь? – спросил Ратмир.
– Лучше, – согласился Горчаков. – По-хорошему, прямо сейчас надо все деревни и села, что на пути монголов лежат, выселять. Пусть крестьяне забирают все, что можно увезти, а прочее поджигают и уходят на север. Еще надо бы жителей Коломны и Москвы отправить к Твери, а сами города сжечь! Надо, чтобы перед монгольским войском, до самого Владимира, лежала пустыня! Тогда они без боя назад повернут.
После этих слов воины заговорили все разом. Олег стоял и удивлялся, что такие простые вещи, как тактика «выжженной земли», которую еще скифы применяли против персов,
– Эй, стража! – позвал он. – Отведите-ка этих подальше.
Подождав, когда шум начал стихать, Олег поднял руку, привлекая внимание.
– Тише! – крикнул он. – Я еще не все сказал!
Воины захлопнули рты и ожидающе уставились на воеводу.
– Более всего лютая казнь нужна мне для имиджа, – с ухмылкой пояснил Горчаков.
– А что это за зверь такой – иминд? – поинтересовались из толпы.
– Имидж – это мнение, и не всегда оно верное. Я должен сделать что-то необычное и страшное. Такое, чтобы обо мне сразу заговорили! – Олег согнал с губ усмешку и заговорил серьезно. – Я хочу, чтобы обо мне слагали пугающие легенды. Хочу, чтобы рассказчики врали и все мои поступки приукрашивали. Еще хочу, чтоб вороги боялись меня! И не только. Хочу, чтобы монголы считали меня очень жестоким, а главное! – Горчаков поднял перст, подчеркивая важность момента. – Главное, чтобы монголы знали, что я свое слово держу! Хочу, чтобы свято верили они, что ежели я пообещал кого на кол посадить, то так оно и будет! А ежели я обещал кого убить, то муж сей может смело числить себя в покойниках и заказывать могильную плиту. Ибо приговор вынесен и будет приведен в исполнение несмотря ни на что!
– А зачем тебе это, Олег? – Неждан смотрел на друга с невероятной смесью опаски, восторга и изумления, как на диковинного хищника.
С каждым разом новый товарищ удивлял его все больше и больше. Молодого, но далеко не глупого новгородца одолевали сомнения. «Может, он и родился у франков, – думал он о рыцаре, – но, как видно, побывал в таких местах, о коих и помыслить страшно!»
– Ежели будет мне удача, – чеканя слова, заговорил Горчаков, – то я один войско монгольское назад заверну!
После этих слов возникла немая сцена, похлеще чем в «Ревизоре».
– Ты б рот прикрыл, – посоветовал Олег приятелю в наступившей тишине, – не ровен час, галка залетит.
Неждан покачал головой и рассмеялся.
– Задумал я ханов монгольских застращать! – продолжал делиться планами Горчаков. – Хочу сотню пленных казнить, а прочих, кои на это поглядят, разослать с грамотами грозными. И первому Батыю я весточку пошлю! Вестимо, что ханы сперва посмеются над моими якобы пустыми угрозами. А вот когда поймут, что угрозы-то вовсе и не пустые! Когда прочувствуют до печенок, что все мои приговоры приводятся в исполнение, вот тогда и призадумаются! Ибо одно дело приказы людоедские раздавать, за спинами тысяч воинов схоронившись, и совсем уже другое, когда собственной драгоценной шкуре опасность угрожает. Вот мы и поглядим, насколько этот Батый реально крут!
Олег допрашивал пленных в трапезной. Трупы из нее ратники выволокли
Ига и Московской Руси, превративших воинов в холопов, здесь пока еще не было. Традиции воинского братства, дошедшие из языческой древности, пусть и не все, но соблюдались. Поскольку обычай: «Князь уже начал! Последуем же и мы за князем!» – еще никто не отменял, предводители первыми шли в бой, а перед важным шагом советовались с дружиной. Чтобы не услышать впоследствии: «Ты, княже, без нас это задумал, вот и ступай в поход один». Отношения князя и дружинников основывались на взаимных клятвах, и обе стороны имели права и обязанности.
Олег был всего лишь воеводой, клятву ему принесли только Вадим и Берислав. Поэтому он не мог свалить на кого-то «грязную работу» и должен был выполнять ее вместе со всеми. Разумеется, он прикинул еще раз: нужен ли ему имидж Влада Цепеша? Выходило, что нужен. Получить послание от никому не известного рыцаря или от графа Дракулы, это, как говорили в Одессе, «две большие разницы».
«Ну, кое-чего я уже достиг», – думал Горчаков. Монгольские сотники, а тем более простые воины, ожидавшие на льду своей очереди, а потом помилованные, даже и не пытались изображать из себя «партизан на допросе».
Переводчика Махмуда ал-Хереви Олег вообще запугал до икоты. Когда экзекуция была в самом разгаре, он подошел к мусульманину и сказал с нехорошей усмешкой: «А теперь ты!» От этого приглашения на встречу с Аллахом смуглое лицо Махмуда стало серым, он рухнул на колени, ткнувшись лбом в снег, и завопил: «Смилуйся, пресветлый эмир! Пощади! Смени гнев на милость! Рабом твоим буду! Все, что прикажешь, исполню!»
Теперь он старательно переводил вопросы и ответы, поминутно кланялся, прикладывая руку к груди, и подобострастно заглядывал в глаза Горчакова.
– Сядь вон там, – сказал переводчику Олег, когда увели последнего из допрошенных, и указал на лавку у окна.
Сам он поднялся из-за длинного стола и, заложив руки за спину, прошелся вдоль него взад-вперед. «Прямо, товарищ Жуков, обдумывающий план операции!» – подколол сам себя Горчаков.
На темном дубовом столе, как и полагалось в штабе, лежали листки бумаги, карандаши, набор цветных гелевых ручек, линейка, циркуль, рядом с ними бинокль, а у самого края, поперек столешницы, красовались карабины. На бедре Олега при ходьбе покачивался длинный меч. Дополняли картину коричневые ремни на плечах с пистолетом слева и запасными магазинами справа.
Горчаков очень удачно прихватил с дачи полпачки бумаги для принтера, а также пакет с чертежными принадлежностями, альбомом и двумя толстыми тетрадями. Одна была наполовину исписанной, другая еще чистой.
В альбоме Олег рисовал эскизы оружия. В тетради он делал расчеты и записи. При изготовлении доспехов сначала надо было вычертить шаблоны на картоне, а уже потом кроить по ним стальные листы.
В общем, за годы работы в ящиках письменного стола чего только не скопилось. Горчаков все собирался навести там порядок, да руки так и не дошли. А при переезде он ссыпал содержимое ящиков в один большой пакет, который сунул в сумку с вещами перед бегством.