Черный сорокопут
Шрифт:
Я осветил фонариком босую ногу, пригнулся и присмотрелся повнимательней. Возле мизинца видны были два маленьких глубоких прокола, из которых сочилась кровь.
– Крыса!
– сказал я.
– Вас укусила крыса.
– Да.
– Девушку передернуло при воспоминании об испытанном ужасе, и глаза ее потемнели.
– О, как это было страшно! Черная крыса, громадная, величиной с кошку. Я пыталась ее стряхнуть, а она - как повисла, так и висела...
– Ладно, все ведь уже позади, - проговорил я резко, потому что истерическая нотка вновь ощутилась в ее голосе.
– Минутку!
– Куда ж вы?
– испуганно спросила она.
– За пакетом первой помощи, что лежит в моем чемодане.
–
– Все будет в порядке.
Я прикурил для нее сигарету. Отодрал планку от одного из ящиков, использовав ее в качестве рычага, отхватил планку от яшика и наконец с ее помощью вырвал из самого большого ящика, какой только сумел высмотреть, трехфутовую доску, один дюйм на три в сечении. На ее конце торчали три гвоздя, по три дюйма каждый, обращавшие деревяшку в оружие, способное противостоять когтям любой крысы. "Величиной с кошку". Эти слова Мэри Гопман я рассматривал как гиперболу. Длиной с кошку - еще куда ни шло, но величиной... И все равно черные корабельные крысы очень опасны, особенно когда их много. Я вернулся в камеру, огляделся в поисках неприятеля, никого не обнаружил, снял с койки подушки и одеяла, вышел, демонстративно вытряхнув на глазах у Мэри одеяла: пусть видит, что нет там в складках ни единой крысы. Потом туго обернул ее одеялами, щедро обложил подушками. Откопал у себя в чемоданах запасной жилет, заставил ее надеть еще и эту одежду, а уж затем, уподобляясь художнику, завершившему шедевр, сделал шаг назад. Надо же полюбоваться своей работой.
– Недурственно!
– констатировал я.
– У меня имеется искра Божия. Я думаю, зеркало и гребешок не помешают? Говорят, нет лучших средств улучшить дамское самочувствие.
– Ничего подобного, - неуверенно заулыбалась она.
– Чего не видишь, то не волнует. Знаете, а вы оказывается не злой.
Я улыбнулся ей в ответ, как мне показалось, весьма загадочно, после чего подвесил при помощи своего галстука фонарик к самому ее изголовью на планку возле перегородки. А сам подыскал себе ллатформу на ящиках по другую сторону прохода.
– Как вы там будете спать?
– запротестовала она.
– Очень жестко... и... вы свалитесь отгуда.
– Это было ново.) Мэри Гопман заботилась о моем комфорте.
– Я не собираюсь спать, - сообщил ей я.
– Сон -это для вас. А мой удел - охота на крыс. Спокойно ночи.
К этому времени мы, видимо, ушли довольно далек от суши. Шхуну начало покачивать, еще не сильно, но уже ощутимо. Балки поскрипывали, фонарик раскачи вался из стороны в сторону, разбрасывая вокруг больши движущиеся черные тени, и теперь, когда смолкли наш голоса и прекратились наши хождения, мне стал досаж дать монотонный свистящий шорох: то ли наши приятели грызуны выступили в поход, то ли батальон тараканов марширует. Сочетание скрипа с шорохом на фоне зловеще раскачивающихся теней было плохим успокоительным средством, и я ничуть не удивился, услышав минут через десять Мэри Гопман:
– А вы... вы уже спите? У вас все в норме?
– Конечно в норме, - как можно сердечнее произнес я.
– Спокойной ночи.
Прошло еще пять минут, потом снова:
– Джон!
– Впервые она обратилась ко мне по имени. Если, разумеется, не принимать в расчет случаи, когда возникала необходимость имитировать супружеские отношения.
– Слушаю?
– Ладно, черт с ним!
– проговорила она с досадой, словно бы сердясь на себя, но в ее тоне преобладало волнение.
– Сядьте рядом со мной.
– Есть, - покладисто среагировал я. Затем спрыгнул на пол, перебрался на противоположную сторону разделявшего нас коридора и устроился с минимальным комфортом, притиснув ноги к жестким доскам ограждения.
Она не пошевельнулась. А ведь могла бы столь скромным способом отметить сам факт моего прибытия. Она даже не посмотрела на меня. Зато я посмотрел на нее. Посмотрел и поразился, сколь существенные перемены могут учинить в человеческой жизни какие-нибудь коротенькие два-три часа. На протяжении всего нашего четырехэтапного перелета из Лондона в Суву она едва-едва воспринимала меня как личность. Разве что на регистрации в аэропортах или при бортпроводницах в самолете улыбалась мне, брала меня за руку, ворковала, словом, вела себя, как и полагается молодой жене со стажем супружества в десять недель. Но стоило нам оказаться друг с другом наедине, на приличной дистанции от общества, и ее обычная рассеянная отчужденность разделяла нас подобно железному занавесу. Очнувшись прошлым вечером, после перелета, от мимолетной дремоты, я в полусонном трансе забыл, что на нас никто не смотрит, и бездумно взял ее за руку. Она в ответ правой рукой схватила мое правое запястье, потом медленно (с подчеркнутой, кинематографической медлительностью) высвободила свою левую руку, одарив меня ледяным взглядом - одним из тех взглядов, которые запоминаются надолго. Будь у меня возможность спрятаться от нее под сиденье, я бы спрятался, и притом не шутки ради, а самым серьезным образом. Я дал зарок свой промах не повторять. И все-таки сейчас, сидя с ней рядом в сыром, холодном трюме мерно покачивающейся шхуны, я забрал ее руку в свою.
Рука эта, совершенно заледеневшая, мигом замерла, но тут же сжала мою, как бы выражая сдержанную, но вместе с тем вполне определенную признательность. Я сделал вид, будто этого не замечаю. Тем более что замечать следовало в первую очередь другое: она была не просто перепугана, она буквально умирала от ужаса. Ее била дрожь, и списать эту дрожь исключительно на холод было невозможно. Мэри Гопман изменилась до неузнаваемости.
– Почему ты крикнул на меня в отеле?
– спросила она с укоризной. Совсем забыл о приличиях!
– Кричать не в моих правилах. Кричать и впрямь неприлично, согласился я.
– Но в тот момент нельзя было действовать по-иному. Ты вот-вот начала бы каяться вслух, что уснула.
– Ну конечно. Я же была виновата в...
– И не подумала о том, что наш друг Флекк может удивиться: к чему бы это нормальные люди, которым нечего скрывать, несут круглосуточную вахту? В тот момент мною владела единственная мысль: чем меньше Флекк будет озабочен проблемой, кто мы - те, за кого себя выдаем, или не те? тем большую свободу действий обретем впоследствии.
– Я виновата, - повторила она.
– Брось! Слава Богу, все обошлось!
– Пауза.
– Послушай-ка, ты читала "1984" Оруэлла?
– "1984"?
– Голос ее выразил удивление и настороженность одновременно.
– Да, читала.
– Помнишь, как власти преодолели в конце концов сопротивление главного героя?
– Не надо!
– Она прикрыла лицо, предварительно отняв у меня руку. Это... это страшно!
– У разных людей разные фобии. Каждому свое, - вежливо заметил я, вновь завладев ее рукой.
– Ты, к примеру, боишься крыс...
– Это... это не фобия!
– защищалась она.
– Если что-то не нравится, разве это фобия? Крысы противны всяким людям, а женшинам - особенно.
– И мыши тоже, - согласился я.
– Прекрасный пол орет, и визжит, и вытанцовывает, и лезет на шкафы. Но не падают же дамы по такому случаю в обмороки, даже после укуса. И не трясутся через полчаса после укуса, как сломанная матрасная пружина. Что с тобой?
С полминуты она молчала. Потом рывком убрала с шеи спутанные светлые кудри. Даже в полутьме можно было различить шрам за гтравым ухом.