Черный список
Шрифт:
– Кто такой Эдик?
– Эдик – это местная достопримечательность. Он много лет работал поваром на круизном теплоходе, готовит так, что можно сойти с ума. Но специализируется на кондитерке. Попробуйте, не пожалеете.
Сергей не обманул. Кофе в этом кафе был хороший, крепкий и сладкий, а от горячего, только что снятого с противня струделя возникло чувство, словно ангелочек в бархатных штанишках проехался по пищеводу. Это действительно был кулинарный шедевр. Лиля пила чай с молоком, причем я заметил, что официантка готовила его по особым правилам: сначала налила в красивую большую чашку с розочками топленое молоко,
– Сережа, у тебя есть шанс сделать доброе дело для одного хорошего человека. У тебя есть какие-нибудь материалы по пожару в Летнем театре?
Он удивленно посмотрел на меня и поставил чашку с кофе на блюдце.
– А зачем вам?
– Ты ответь – есть или нет?
– Ну, есть, конечно. Полно.
– Ты можешь их показать человеку, который пишет детективный роман об этом?
Сергей нахмурился.
– Но дело еще не закрыто, идет следствие. За разглашение тайны, знаете, что со мной сделают? И потом, как человек может писать роман о преступлении, которое неизвестно еще будет ли раскрыто?
– Ты не понял. Этот человек пишет не документальную повесть, а художественную. Ваш пожар – это только толчок для творческой мысли. Там все выдумка от начала и до конца, реален только сам факт пожара во время конкурса красоты. Все остальное – из головы.
– Тогда зачем этому писателю мои материалы?
Сережа оказался недоверчивым занудой, и это было хорошо. Пусть у него нет полета фантазии, который необходим в сыщицком деле, но зато его на кривой козе не объедешь.
– Материалы нужны для того, чтобы творческая мысль получила новый толчок. Серега, ну не упирайся, давай баш на баш: я же тебе помогаю, ну и ты помоги хорошему человеку. Я гарантирую тебе, что в заинтересованные преступные руки материал не попадет, человек надежный.
– Кто он?
– Я же сказал – писатель.
– Владислав Николаевич, я должен знать – кто он.
– Ну хорошо. Это Татьяна Томилина.
– Кто?!
Я подумал, что мне сегодня все-таки повезло: если бы Лисицын в этот момент держал чашку с горячим кофе в руке, ароматная темно-коричневая жидкость непременно оказалась бы на моих кремовых джинсах и белоснежной майке. Но к счастью, чашка спокойно стояла на столе, и от Сережиного резкого движения всем корпусом выплеснувшийся кофе дальше блюдечка не убежал.
– Чего ты так возбудился? Ты что, знаешь ее?
– Конечно. Все женщины нашего города зачитываются ее детективами. И моя мама, и сестра тоже. А вы с ней знакомы?
– И ты, кстати, тоже. Это с ней ты вчера разговаривал возле гостиницы.
– Да вы что?!
И я в который уже раз подумал о том, какой же он, в сущности, еще молоденький, этот опер Сережа Лисицын. Совсем ребенок. Только дети умеют так искренне удивляться. Но больше всего меня поразило, что Лиля на протяжении всего разговора сидела с каменным лицом, как будто не знала никакую Татьяну Томилину, не читала полчаса назад ее книгу и вообще все это ее не касается. Иногда моя девочка поражала меня своей способностью так глубоко уходить в какие-то малышовые мысли, что с виду казалась глухонемой.
Мы закончили завтракать и вышли на улицу, которая уже успела стать жаркой и душной. Сергей проводил нас до пляжа, где мы и расстались, обменявшись взаимными обещаниями: он даст Татьяне посмотреть все материалы по пожару, кроме тех, конечно, которые находятся у следователя, а мы с Татьяной и Лилей придем к нему в гости, чтобы порадовать маму и сестру личным знакомством со знаменитой (как оказалось, а я и не предполагал!) писательницей.
Глава 4
Рита появилась, как обычно, ближе к полудню. Сегодня ей снова было тридцать два, по-видимому, первый шок, вызванный убийством ее подруги Ольги, уже прошел, а смерть Люси Довжук как бы говорила: началась полоса кошмаров, теперь так будет всегда, привыкайте, граждане. Во всяком случае, судя по ее внешнему виду, Маргарита воспринимала ситуацию именно так. Она шла к нам через пляж, сверкая округлыми коленками в разрезах «лохмутиков», и вид у нее был не подавленный, как вчера, а вполне деловой.
– Ты представляешь, – возбужденно начала она, выкладывая из сумки абрикосы и виноград, но я предостерегающе тронул ее за локоть.
– Лиля, ты не хочешь пойти в воду? – сказал я, полагая, что ребенку совершенно ни к чему слушать страшные истории.
– Нет, пап, я почитаю, – ответила она, не поднимая глаз от раскрытой книги. Но я готов был поклясться, что она будет не читать, а слушать наши разговоры.
– А что ты читаешь, доченька?
Рита ни с того ни с сего решила поиграть в педагогику и поинтересоваться, чем развлекает себя ее восьмилетняя дочь. Но я при этих словах похолодел. Сейчас она увидит обложку детективного романа, и Лиля непременно скажет ей про тетю Таню, которая написала эту книгу, с которой мы живем в одном доме и с которой я вчера поздно вечером уходил гулять. И вернулся весь в губной помаде. Совсем я утратил бдительность. Нужно было, как только Лиля заявила свое обычное «сейчас мама придет», посоветовать ей убрать голубую книгу в сумку и достать «Мумми-тролля». Хотя нет, наверное, это тоже было бы неправильным – учить ребенка обманывать мать.
И тут Лиля (в который уже раз за сегодняшний день?) снова поразила меня. Она сделала вид, что не слышит вопроса, и продолжала сидеть, поджав под себя ноги и уткнувшись в книгу. Слава Богу, порыв Риты заняться воспитанием дочери угас так же быстро и внезапно, как и возник, и она сразу же переключилась на обсуждение вчерашней трагедии.
– Ты уже слышал?
– Да, по телевизору сообщали, – осторожно ответил я, надеясь, что у Риты хватит сообразительности не называть вещи своими именами.
– Ты представляешь, пропали все драгоценности Казальской. Она же с ума сойдет, она пописать не ходит, не нацепив на себя килограмм золота.
Ну, Маргарита! Я уж думал, что за шесть лет совместной жизни плюс два года знакомства до свадьбы я изучил ее достаточно хорошо и собственными руками промерил всю глубину ее злословия, но она постоянно превосходила сама себя. Сергей мне сказал сегодня, что пропали не все драгоценности, а только те, что лежали в запертой шкатулке.
– Неужели тебе не жалко ее соседку по номеру? – с упреком спросил я.