Черный тюльпан

Дышев Андрей Михайлович

– Кажется, Кирилл, вы проиграли.

– Нет, я выясню, куда ведет этот лифт.

– И как вы это сделаете? Уменьшитесь до размеров кошки?

– Подождите! – нервно прервал я его, отодвинул стол в сторону, чтобы было удобнее подойти к нише. – Какая длина кабинки?

– Не больше полуметра.

– А ширина? Смотрите, до локтя рука входит.

– Ну, и о чем это говорит?

– О том, что плечи пройдут.

– Я не понял вас! – развел руками в стороны Гурьев. – А голову, грудь, ноги и все прочее вы брать с собой не будете?

– Гурьев, я думал, что ученые более догадливы! Дайте ломик!

Производственный корпус, перегородки между цехами, как и модули, строились наскоро, отнюдь не на века, и я, загнав ломик между стенкой шахты и кабинкой, без особых усилий сорвал ее с рельсов, рванул кабинку на себя и втащил ее вместе с подъемным тросом в комнату.

– Вот видите, – сказал я, прерывая слова частым дыханием; и сердце в груди вдруг зачастило – не столько от физической работы, сколько от волнения. – Вот видите, как все, оказывается, просто.

Просунул голову в шахту, буркнул «Отлично!», хотя ничего хорошего в кромешной тьме не различил, и принялся отвязывать трос от кабинки. На лице Гурьева появилось нечто напоминающее удивление, но глаза его по-прежнему излучали скептицизм, и он ничего не предпринял, чтобы мне помочь.

Я довольно долго провозился с тросом, исцарапал в кровь руки, но все же отвязал его и размотал всю катушку на электромоторе, подвешенном у потолка шахты. Нижний конец троса, когда я скинул его, упал на металлическую поверхность. Метра три, не больше, подумал я. Это пустяк, это задачка для юных скалолазов.

Я хотел обойтись без угрозы, но голос меня выдал.

– Анатолий Александрович, – сказал я, подходя к нише. – В ваших глазах я уже не вижу желания бороться за свободу. Может быть, я ошибаюсь? Но как бы то ни было, в эту шахту, если очень захотите, вы влезете.

– Главное – вылезть, – вздохнул Гурьев.

– Я жду вас внизу. Но не долго. Если вы надумаете вернуться, постарайтесь пройти через дверную щель аккуратно, чтобы не сорвать сигнализацию.

Он не смотрел мне в глаза. Влезать в нишу, а затем в шахту пришлось ногами вперед. Я слишком поздно подумал о том, что трос предварительно надо было протереть от смазки, и практически съехал по нему до дна шахты, вконец ободрав ладони.

Я, как оловянный солдатик, стоял в узком пенале, где не мог ни присесть, ни нагнуться, ни ощупать стены вокруг себя. В первое мгновение ужас холодной волной сковал мой разум – достаточно было лишь на мгновение представить себе, что я не смогу выбраться из этой черной ловушки и останусь тут до своего последнего дня. Даже воспользоваться тросом я уже не мог, и не потому, что он был скользким, как бычьи жилы, а потому, что не было достаточного пространства для работы руками.

Холодный пот покрыл тело. Я изо всех сил зажмурил глаза, до боли прикусил губу. Никогда еще со мной не случалось, чтобы я терял самообладание.

Как внезапно нахлынуло, так и отлегло. Я встал поудобнее, нашел место, где можно было развернуть плечи и вздохнуть полной грудью. Сверху на меня посыпался песок, и я услышал голос Гурьева:

– Ну, как вы там? Мне уже можно спускаться?

– Ну да, – сквозь зубы ответил я. – Только вас здесь не хватало.

Я постучал носком ботинка по стене перед собой. Кирпичная кладка. Значит, лифтовые люки находятся не друг над другом. Постучал справа и слева. Опять кирпич. Надо было опускаться головой вниз, подумал я. Это хоть и не так удобно, но надежнее.

Не рассчитав удара, я изо всей силы врезал пяткой по стене, находящейся за спиной. Загремела металлическая дверца. Я ударил еще сильнее, надеясь выбить ее вместе с запором или замком, но она не поддалась.

– Вы с ума сошли! – зашипел сверху Гурьев. – Зачем вы так гремите?

С трудом подавляя в себе желание обложить химика матом, я стал двигать пяткой из стороны в сторону, пытаясь сдвинуть дверь, если, конечно, она была устроена по тому же принципу, что и картина наверху. Это была долгая, адская работа. Сантиметр за сантиметром я сдвигал дверцу в сторону, и когда открыл ее полностью, то ноги онемели уже настолько, что я не чувствовал их и проталкивал в проем словно два тяжелых и неповоротливых бревна.

Я выполз из шахты в какой-то уродливой, неестественной позе. Ноги не держали меня, и я тяжело сел на пол. Подо мной загремел какой-то изогнутый жестяной лист или цинковое корыто – я не разглядел. Из ниши доносился голос Гурьева.

Я подполз к нише, просунул в нее голову.

– Алло, Гурьев! – откликнулся я. – Все в порядке. Можете спускаться. Только заползайте в шахту не на животе, как я, а на спине. Это немного сложнее, зато вам будет намного проще здесь, внизу.

Гурьев минуту помолчал, оценивая, должно быть, степень риска. Потом ответил:

– Хорошо. Принимайте!

Он грохнулся о дно шахты с такой силой, что я испугался – не поломал ли он себе ноги. Проклиная вслух меня, себя, такого нерадивого, свою маму, которая произвела его на свет, Гурьев выполз из ниши, наступил на то же корыто, которое загрохотало подобно раскатам грома в июльскую ночь, и стал отряхиваться. Он занимался этим делом слишком долго, будто назло мне, и я уже начал было заводиться, как вдруг Гурьев поднял голову, посмотрел по сторонам, потом на меня, потом снова по сторонам и тихо произнес:

– Этого не может быть… Мы, собственно, сделали гигантский круг… Но этого быть не может!..

Я тоже посмотрел по сторонам, но едва различимые силуэты грузовой машины с брезентовым навесом, каких-то станков, стопок листовой фанеры или жести и высоких, под самый потолок, металлических стеллажей ни о чем мне не сказали.

– Вы знаете, куда мы с вами приползли? – спросил Гурьев и неприятно, тоненьким голосом рассмеялся. – Я вам рассказывал. Это гробовой цех.