Черный всадник

Малик Владимир Кириллович

— Но это противоречит доброму соседству и неразумно! — воскликнул Палий. — Если так будет продолжаться, то наши земли обезлюдеют, обнищают, разорятся и станут лёгкой добычей кого-нибудь третьего. Султана, например… Он и так наложил на вас лапу. Да и к нам протянул было, да мы ударили по ней.

— Не уговаривай меня, Семён. — Кучук-бей допил вино и тыльной стороной ладони вытер губы. — Не уговаривай, все равно это безнадёжно. Мы нападали на вас и будем нападать. Это так же естественно, как то, что поутру — по воле аллаха — восходит солнце, а зимой становится холодно и падает снег…

Ногаец неразлучен с конём, саблей и луком, не может без них, как рыба без воды. Сам аллах не в силах изменить его природы. А ты хочешь, чтоб это сделал я…

Казаки уже опьянели и едва сдерживались, дабы не наговорить хозяину резких слов. Метелица багровел, фыркал, но под взглядом Палия умолкал и знай подливал в кружки себе, Шевчику и Секачу вина. Секач сидел будто на горячей сковородке, а Шевчик, раскрыв рот, уставился на мурзу, как на какое-то чудо-юдо.

Палий чувствовал, что его начинает разбирать гнев.

— Тогда не обижайся, мурза, если я с казаками приду громить твой улус и другие улусы ногайцев…

— Я не обижусь. Тут уж кто кого…

Палий блеснул глазами:

— Да, кто кого… Это будет война долгая, затяжная, пока один из противников не поймёт, что карта его намертво бита!

— Надеюсь, не наша, — сказал, самодовольно посмеиваясь, Кучук-бей.

— Как знать… Неужели ты уверен, мурза, что твоя тысяча кибиток или, скажем точнее, пять-семь тысяч всадников будут неизменно противостоять нам? Неужели думаешь, что вы в состоянии уничтожить целый великий народ? Особенно теперь, когда он объединился с Москвой?

— Ойе, мошковы [74] далеко… Не всегда они смогут помочь вам… А мы нападаем внезапно, как буря, и так же, как буря, сокрушив все на своём пути, исчезаем.

Палий насупился. Обращаясь к Кучук-бею, посмотрел в его чёрные, с коричневатым оттенком глаза. Взгляды их скрестились, как мечи.

— Я не хотел бы обидеть тебя, мурза, но должен сказать: мыслишь ты, как безусый юнец… Ни один народ на свете ещё не прокормился войной. Рано или поздно ему приходит конец. Чтобы жить, человеку положено пахать, сеять, выращивать скотину, шить одежду, обувь, а не воевать…

74

Мошковы, то есть московы, московиты, — так называли татары русских и вообще всех подданных Московской державы.

— Однако и ты с саблей не расстаёшься!

— Я вынужден её носить, чтоб защитить себя от подобных тебе людоловов!

— Один черт, нападать или защищаться… Это два лица одного и того же дела — войны! — воскликнул мурза.

— Да не одинаковые, — сразу же парировал Палий. — Вот мы только что подписали с ханом договор о перемирии на двадцать лет. Со своей стороны, хан обязался не нападать на нас, не брать ясырь в нашей земле… А ты, подданный хана, уже готовишь поход на Украину… И считаешь это справедливым?

— Ногайцы договор не подписывали, — буркнул Кучук-бей.

— Но ты же знал, что договор подписан, отослан царю и султану для утверждения?

— Знал.

— И все же пошёл на нас войной!

— Пошёл… Потому что мой народ хочет есть!

Палий стиснул зубы. Долго молчал. Лицо его сестры, Варвары-ханум, то бледнело, то краснело. Сжимались кулаки его товарищей.

— Гм, вижу, добром с тобой, мурза, мы не договоримся, — произнёс он наконец. — А жаль!..

Кучук-бей расхохотался, хищно блеснув крепкими зубами, ярко белеющими в окаймлении чёрной бороды, ударил Палия ладонью по колену.

— Зачем нам морочить себе голову, Семён? У вас есть хорошая поговорка: пусть будет то, что бог даст!.. Вот сегодня пьём-гуляем…

— А про завтра не забываем, — перебил его Палий. — Прошлого не изменишь, зато будущее — в наших руках!

— В руках аллаха, Семён! Слышишь — в руках аллаха!.. Захочет аллах, чтоб погиб мой народ, — и ничто не спасёт его. Захочет, чтоб погиб твой, — так он погибнет, как бы ты ни противился!

— Жестокий твой бог, мурза, — покачал головой Палий. — Были б мы разумны, то места хватило бы для всех…

Кучук-бей хотел что-то ответить, но хлопнула дверь — и в комнату вошёл Чора. Усталый, похудевший, со злыми глазами, он мрачно поздоровался и укоряюще посмотрел на мать.

Варвара-ханум немного побледнела. Сыновний взгляд сказал ей много: и о причине его печали, и о боли, пронизывающей его грудь. Она сочувствующе вздохнула. Но едва приметная искорка, на миг вспыхнувшая в её глазах, свидетельствовала и о радости: сын вернулся живой-здоровый, а полонянка, которая могла стать причиной раздора и взаимной ненависти в семье, должно быть, навсегда исчезла с их пути.

Палий заметил молчаливый диалог матери и сына, понял все, что за ним скрывалось, и, облегчённо вздохнув, удовлетворённо расправил русые усы. Значит, Стёха свободна и он с верными соратниками может завтра на заре покинуть Белгород и мчаться на Буг, к условленному месту…

13

Переправившись через Дунай, янычарский отряд во главе с чорбаджием Сафар-беем медленно двигался по Добрудже к Балканскому хребту.

Одетый в янычарскую одежду, Арсен вместе с Младеном ехал все время впереди: он не хотел показываться на глаза Юрию Хмельницкому, который плёлся, привязанный к возу, где-то в середине обоза.

И Арсен, и Младен торопились. Все отдали бы не задумываясь, только бы сократить путь!..

Арсена подгоняло желание как можно скорее добраться до Стамбула, где — был уверен — найдёт Златку. Младена влекло вперёд, кроме тоски по дочери, ещё и другое чувство. Вокруг него уже были родные края! Там, на горных пастбищах, в зелёных долинах, среди лесов гуляют его побратимы-гайдуки, борцы за свободу Болгарии… К Златке и к ним рвётся сердце старого воеводы!

Когда на шестой день, взобравшись на высокий перевал, они остановились, Младен подозвал к себе Ненко и Арсена. Вид у него был торжественный. Он снял чалму, расправил рукой длинные седые волосы, глубоко вдохнул густой прохладный воздух и сказал радостно: