Черный выход
Шрифт:
Некоторые из них предпочитали даже в четырех стенах носить кепки, банданы или темные очки. У одного парня левая рука настолько высохла и изменилась, что походила на заросшую серебристым мехом тяпку. Кто-то прятался в темноте, сверкая оттуда неестественно круглыми глазами. Кто-то в оцепенении стоял у окна, неестественно изогнув конечности в разные стороны, кто-то сидел на полу, сгорбившись и обхватив голову руками, кто-то накрылся одеялом с головой. Другие обитатели специнтерната не обращали на них внимания, привыкшие к собственным и чужим особенностям.
Пара дверей оказались запертыми на те самые щеколды. И глазки в них работали внутрь, а не наружу. Хорошие такие глазки, с эффектом ночного видения.
Возле одной из таких дверей и остановился Чесноков. Он еще не отошел от радостной встречи с некоторыми старыми знакомыми, все еще перекидывался с кем-то шутками, но все же поменялся в лице, заметив запоры.
– У Кама все так плохо? – обратился он к сидящему напротив за ноутбуком парню со слишком широко расставленными миндалевидными глазами и желтыми радужками.
– Всю ночь выл и мебель двигал, – ответил тот, не отрываясь от экрана.
– Стабилизировали?
– Да вроде.
– М-да, – Гоша поднял глаза на ждущих друзей. – Нехорошо.
Он посмотрел в глазок, потом вздохнул, щелкнул щеколдой и отворил дверь в комнату.
Внутри был полумрак. Вся находящаяся в комнате мебель оказалась нагроможденной возле окна, загораживая его почти полностью. На шкаф была навалена поставленная вертикально кровать со съехавшим матрасом, на запахнутых шторах поблескивали густо наклеенные крест-накрест полосы скотча. На полу – полный беспорядок, валялись книги, тарелка, обувь и вещи.
– Камиль, – ласково позвал Чесноков с порога, – Кам, это я, Гоша.
В углу заворочалось, и то, что Фомин вначале принял за валяющийся замызганный полушубок, повернуло голову. Блеснули глаза, большие, как у лемура.
– Гоша, – прошипело существо.
– Да, Кам, это я, – Гоша сделал шаг вперед. – Я включу свет?
– Нет… не надо, – дифферент тяжело поднялся, сделал два шага к центру комнаты, но застонал, обхватил голову руками с длинными, поросшими шерстью пальцами и опустился на пол.
Выглядел Камиль как чья-то злая шутка. Лицо почти полностью заросло шерстью, спускающейся на манер бороды ниже подбородка. Шерсть покрывала руки и спину голого по пояс человека. Сквозь кожу, там, где ее было видно, бледную и почти прозрачную, проступали черные изгибы вен.
А еще в комнате стоял тяжелый запах мускуса, терпкий и липкий. Из-за него Фомин предпочел остаться в коридоре, хотя это и выглядело не слишком красиво. Остался с ним и Старцев, во все глаза разглядывающий стонущего на полу Камиля.
Лишь Гоша, привыкший ко всему этому, подошел к дифференту и присел рядом на корточки.
– Совсем хреново, да?
– Не то слово, Гоша, – устало проговорил Кам. – Давно так не накрывало. Опять эти вспышки за окном – и выключаюсь, словно кто-то другой телом руководит… Ты знаешь как бывает?
– Знаю, – ответил Гоша, бросая взгляд на оставшихся в коридоре друзей. Игорь неловко поежился, словно был виноват в том, что родился нормальным. – Блокаторы не помогают? – с участием спросил у Камиля Чесноков.
– Иралиум плохо помогает. Попросил колоть нофедрин, но завотделением попросил терпеть до последнего. Вот терплю.
– Правильно сказал. С этой дряни потом не соскочить.
– Да и хрен бы с ним! – неожиданно зло ответил Кам, поднимая лицо. – Сил больше нет! Лишь бы кончился этот постоянный шум в голове, эти звуки… И вибрация эта по всему телу, вот-вот все внутри оторвется! Эти лучи из окна, свет и видения… Я проваливаюсь в какую-то яму, потом очухиваюсь – а сам стою на подоконнике и вою, аж глотку сводит. А ощущение, будто выпотрошили, а потом запихали все внутрь как попало. Такого раньше не было, Гоша. Еще чуть – и в «зомбарий» загремлю!
Чесноков вздохнул. Было видно, что он хочет, но никак не может помочь товарищу.
Камиль сжал челюсти, закрыл глаза руками. Глухо сказал:
– Ладно, Гоша, извини. Не буду грузить, просто действительно тяжело. Потому извини.
– Да ладно, брось извиняться, – Гоша протянул руку, чтобы приобнять Камиля, но передумал, понимая, что сделает только хуже.
– Не сочти за грубость, но мне бы одному побыть… В темноте, – Кам тяжело поднялся с пола, отошел к стенке и сел на перевернутую тумбочку.
Чесноков тоже поднялся.
– Камиль, – сказал он. – Я, собственно, по делу. Извини уж, что так не вовремя…
– Ерунда, – отмахнулся дифферент. – Что за вопрос?
– Мне нужно посмотреть твой альбом с рисунками. Ну у тебя был, помнишь?
Камиль кивнул, указал слабым пальцем в угол, на нагромождение коробок.
– Там, в желтом пакете, все мои альбомы. Я даже спрашивать не буду, зачем они тебе, – пока что не до этого. Ты же с возвратом?
– Само собой!
– Хорошо. Тогда бери. Как нужда отпадет – передай кому-нибудь из наших.
– Я сам занесу, – уверил товарища Гоша.
– Заметано. А сейчас…
– Все, уходим. Держись.
Когда дверь в комнату закрылась, Чесноков с серым лицом защелкнул щеколду.
– Иногда пытаются уйти, – в пол сказал он. – Когда себе отчета не отдают.
В гробовом молчании друзья прошли за Чесноковым в местную библиотеку, безлюдную и прохладную. Библиотекой это помещение можно было назвать с натяжкой – так, небольшое помещение с несколькими рядами книг, импровизированным читальным залом на три стола и толстенными подшивками старых журналов у стенки. Насколько смог заметить Фомин, книги тоже не отличались свежестью и актуальностью, большинство из них он видел еще в своем пионерском детстве.