Шрифт:
Н.С.Лесков
Чертогон
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Это обряд, который можно видеть только в одной Москве, и притом не иначе как при особом счастии и протекции.
Я видел чертогон с начала до конца благодаря одному счастливому стечению обстоятельств и хочу это записать для настоящих знатоков и любителей серьезного и величественного в национальном вкусе.
Хотя я с одного бока дворянин, но с другого близок к "народу": мать моя из купеческого звания. Она выходила замуж из очень богатого дома, но вышла уходом, по любви к моему родителю. Покойник
– Пожалуйста, сходи к дяде Илье Федосеевичу и от меня ему поклонись. Это не унижение, а старших родных уважать должно, - а он мой брат, и к тому благочестив и большой вес в Москве имеет. Он при всех встречах всегда хлеб-соль подает... всегда впереди, прочих стоит с блюдом или с образом... и у генерал-губернатора с митрополитом принят... Он тебя может хорошему наставить.
А я хотя в то время, изучив Филаретов катехизис, в бога не верил, но матушку любил, и думаю себе раз: "Вот я уже около года в Москве и до сих пор материной воли не исполнил; пойду-ка я немедленно к дяде Илье Федосеичу, повидаюсь - снесу ему материн поклон и взаправду погляжу, чему он меня научит".
По привычке детства я был к старшим почтителен - особенно к таким, которые известны и митрополиту и губернаторам.
Восстав, почистился щеточкой и пошел к дяде Илье Федосеичу.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Было так часов около шести вечера. Погода стояла теплая, мягкая и сероватая - словом, очень хорошо. Дом дяди известен, - один из первых домов в Москве, - все его знают. Только я никогда в нем не был и дядю никогда не видал, даже издали.
Иду, однако, смело, рассуждая: примет - хорошо, а не примет - не надо.
Прихожу на двор; у подъезда стоят кони-львы, сами вороные, а гривы рассыпные, шерсть как дорогой атлас лоснится, а заложены в коляску.
Я взошел на крыльцо и говорю: так и так-я племянник, студент, прошу доложить Илье Федосеичу. А люди отвечают:
– Они сами сейчас сходят - едут кататься.
Показывается очень простая фигура, русская, но довольно величественная, - в глазах с матушкой есть сходство, но выражение иное, что называется солидный мужчина.
Отрекомендовался ему; он выслушал молча, тихо руку подал и говорит:
– Садись, проедемся.
Я было хотел отказаться, но как-то замялся и сел.
– В парк!
– велел он.
Львы сразу приняли и понеслись, только задок коляски подпрыгивает, а как за город выехали, еще шибче помчали.
Сидим, ни слова не говорим, только вижу, как дядя себе цилиндр краем в самый лоб врезал, и на лице у него этакая что называется плюмса, как бывает от скуки.
Туда-сюда глядит и один раз на меня метнул глазом и ни с того ни с сего проговорил:
– Совсем жисти нет.
Я не знал, что отвечать, и промолчал.
Опять едем, едем; думаю: куда это он меня завозит? и начинает мне сдаваться, что я как будто попал в какую-то статью.
А дядя вдруг словно повершил что-то в уме и начинает отдавать кучеру одно за другим приказания:
– Направо, налево. У "Яра" - стой!
Вижу, из ресторана много прислуги высыпало к нам, и все перед дядею чуть не в три погибели гнутся, а он из коляски не шевелится и велел позвать хозяина. Побежали. Является француз - тоже с большим почтением, а дядя не шевелится: костью набалдашника палки о зубы постукивает и говорит:
– Сколько лишних людей есть?
– Человек до тридцати в гостиных, - отвечает француз, - да три кабинета заняты.
– Всех вон!
– Очень хорошо.
– Теперь семь часов, - говорит, посмотрев на часы, дядя, - я в восемь заеду. Будет готово?
– Нет, - отвечает, - в восемь трудно... у многих заказано... а к девяти часам пожалуйте, во всем ресторане ни одного стороннего человека не будет.
– Хорошо.
– А что приготовить?
– Разумеется, эфиопов.
– А еще?
– Оркестр.
– Один?
– Нет, два лучше.
– За Рябыкой послать?
– Разумеется.
– Французских дам?
– Не надо их!
– Погреб?
– Вполне.
– По кухне?
– Карту!
Подали дневное menue. {Меню (франц.).}
Дядя посмотрел и, кажется, ничего не разобрал, а может быть, и не хотел разбирать: пощелкал по бумажке палкою и говорит:
– Вот это все на сто особ.
И с этим свернул карточку и положил в кафтан.
Француз и рад и жмется:
– Я, - говорит, - не могу все подать на сто особ. Здесь есть вещи очень дорогие, которых во всем ресторане всего только на пять-шесть порций.
– А я как же могу моих гостей рассортировывать? Кто что захочет, всякому чтоб было. Понимаешь?
– Понимаю.
– А то, брат, тогда и Рябыка не подействует. Пошел!
Оставили ресторанщика с его лакеями у подъезда и покатили.
Тут я уже совершенно убедился, что попал не на свои рельсы, и попробовал было попроститься, но дядя не слышал. Он был очень озабочен. Едем и только то одного, то другого останавливаем.
– В девять часов к "Яру"!
– говорит коротко каждому дядя. А люди, которым он это сказывает, все почтенные такие, старцы, и все снимают шляпы и так же коротко отвечают дяде:
– Твои гости, твои гости, Федосеич.
Таким порядком, не помню, сколько мы остановили, но я думаю, человек двадцать, и как раз пришло девять часов, и мы опять подкатили к "Яру". Слуг целая толпа высыпала навстречу и берут дядю под руки, а сам француз на крыльце салфеткою пыль у него с панталон обил.