Чёртов мажор
Шрифт:
Ватка на сгибе руки пахнет спиртом, а от этого запаха всегда хочется плакать. Медицинский спирт — это ребёнок рассёк лоб, падая с горки. Медицинский спирт — это подскочил сахар, и меня в панике везут в больницу. Медицинский спирт — это я проколола его ногу каблуком, и мы едем ее лечить. Медицинский спирт — это звонок из школы.
Улица моя лиственная,
Взгляды у людей пристальные
Стать бы нам чуть-чуть искреннее,
Нам не жить друг без друга.
Нам не жить друг без друга.
Нам не жить друг без друга.
Моя
Что самое смешное во всей этой ситуации? Пожалуй, мои воспоминания. Вспоминаю тот день, вернее — ночь, когда лежала и смотрела на спящего Марка и думала о том, как правильно влюбляться, а как неправильно. Сейчас я понимаю, о чём речь: о тех месяцах, когда вся наша жизнь — один сплошной гормон. О тех девяноста днях, когда мы неосознанно становимся лучше, чем есть на самом деле. Мы выдаём тройную норму в постели, тройную норму в разговорах. Мы под допингом. Мы сходим с ума. А потом — или любовь, или поиск нового допинга.
Помню период, когда Саша жила в формате “три месяца на отношения”. Она всякий раз завершала их и говорила: “Не могу больше! Я не создана для длинной и крепкой любви! Бесят!”
Сейчас у неё, к слову, муж и ребёнок.
Мои воспоминания подсказывают, что когда-то девочка Неля боялась, что что-то с ней не так. Почему? Вероятно, потому что романы заканчиваются где-то после месяца-двух после первого поцелуя. Они не говорят о том, что после. О том, как секс по семь раз в день превращается во всё такой же крутой, но более редкий, и про всё вот это не такое яркое и красивое. Несчастная маленькая Неля грустила, потому что всё у неё неправильно. Маленькая Неля боялась, что между ней и её мальчиком Марком нет любви.
Я плачу сейчас по ней. Потому что любовь была, только с браком. Без вот этих девяноста дней…
Они пришли теперь, когда от тоски мне сворачивает нутро, а лёгкие сжимаются плотно, будто желая выдавить воздух до последней капли и высохнуть нахрен.
Три месяца, отведённые Неле, она всё делала правильно. Она постепенно влюблялась, постепенно доверяла. Чёрт с ним с животом, ни я, ни Марк не перестраивали вокруг него отношения, как квартиру вокруг ёлки под Новый год…
Но в этом ведь весь винтаж твой,
И если войти в кураж — то не надо
Уже дружить-жить; дружить с головой.
Ты даже сам и не знаешь,
Насколько сильно ты самый крутой.
Я поднимаю голову и в ужасе смотрю на магнитолу, которая выдаёт уже не “Ленточку финишную”, а глуповатый бит и странный текст.
Соня. Малолетняя меломанка.
Переключаю музыку, вытираю слезы и завожу машину. Хорошо, всё будет хорошо.
И следующая остановка у дома Марка. Там горит свет в окнах, и я могу представить, что кто-то стоит на балконе и видит меня сейчас в машине. Это нереально, но я это представляю и смеюсь, потому что так похоже на далёкое прошлое. В нём я слушала музыку и представляла под неё клипы с собственным участием. В нём я под каждую песню знала, что фантазировать, а порой были целые сеты из трёх-четырёх треков подряд и настоящий мюзикл. В далёком прошлом я умела танцевать, как Шакира, петь, как Агилера,
Я выхожу из машины, с тоской думая о том, что слушала бы музыку ещё часа два, сидя тут, а лучше — катаясь по городу. Выхожу и тут же возвращаюсь обратно, чтобы позвонить Марку.
— Спустись, пожалуйста. Я у подъезда. Тут дождь.
Он выходит, прикрывая голову курткой, и забирается на пассажирское сиденье, а я делаю громче.
— Куда мы едем?
— Кататься. Ты против?
— Нет.
Я включаю очередную свою находку — “Порнофильмы”, и еду, разгоняя, лужи.
Дайте мне белые крылья, — я утопаю в омуте,
Через тернии, провода, — в небо, только б не мучаться.
Тучкой маленькой обернусь и над твоим крохотным домиком
Разрыдаюсь косым дождем; знаешь, я так соскучился!
— Тебе нравится ездить в дождь? — голос Марка глухой, и я слышу его кое-как сквозь шум дождя и ор колонок. Делаю чуть тише.
— Мне нравится слушать музыку. Я об этом забыла на какое-то время. Сегодня Маня скинула две группы: “Ундервуд” и “Порнофильмы”, и я собираюсь слушать и то, и то.
— А я тебе зачем?
Я не знаю ответа, потому жму плечами и смотрю на тебя в надежде, что это что-то пояснит.
— Не знаю, мне было тоскливо, — голос немного хрипит, и я ничего не могу с ним поделать.
Хочу пить до жути, но в машине нет воды, а заезжать на заправку нет желания.
Звонит телефон, висящий на подставке у магнитолы, и мы с Марком застываем, потому что там имя “Софи Марсо” и фото моего счастливого ребёнка. И Марк не дурак, чтобы самого себя не узнать за спиной собственной дочери. Он ничего не говорит, смотрит на фото пристально, настолько внимательно, будто прямо сейчас копается в памяти, и я боюсь, что она вернётся. Я ещё не готова к этому. Я не готова столкнуться с причинами, которые нас “развели”.
Марк протягивает руку и смахивает фото, чтобы ответить на звонок.
— Да? — говорит он.
— Папа-а-а! — воет Соня. — Бли-и-и-ин, я так скучала! Па! Давай видеосвязь?! — Экран чернеет, потом на нём появляется довольное загоревшее лицо нашего ребёнка, и Марк дрожащим пальцем принимает предложение о видеозвонке. Теперь Соня видит нас, а мы её. — Привет! Ты уже здоров? — она хохочет. Марк бледнеет, а я еду и еду. Больше на них не смотрю — не могу.
Всё моё внимание на дороге, на мокром асфальте и фарах, выхватывающих участок за участком.
— Па-па-па-па! Ар-р-р-р-р-р! — хохочет Егор, он повис на шее Сони — я знаю.
— Привет, — медленно говорит Марк, его голос слишком шокированный, будто он сейчас отъедет нафиг.
— Там папа, да? — Макс. — Папочка, привет! — милый ребёнок, он воспринимает нас с Марком богами. Обожает нас, и иногда я не верю, что могла произвести на свет такого лапочку. Вот Егор — моя тема.
— Ар-р-р-р-р! — Егор не унимается, он хочет, чтобы Марк ответил.
— Папочка, как ты себя чувствуешь? — Максим говорит очень вежливо, хочется сейчас же сорваться с места и расцеловать его.