Чёртов мажор
Шрифт:
— Намекаешь, что это только из-за…
— Нет, вовсе так не думаю. Просто мне интересно. Важно понимать…
— Ты скучала? — Ты прижался к моему лбу своим, и я засмотрелась, понимая, что не видела глаз глубже и чернее.
— Не знаю… Я ждала твоих звонков… Я ложилась спать после того, как ты звонил.
— Я звонил перед сном.
— Я просыпалась… и я, в общем, ждала звонков, и всё… — Не могла говорить слишком милые вещи, а ты засмеялся, легко целуя мои губы.
— Значит, скучала?
— Да. Скучала, наверное.
— Я очень скучал, веришь, нет?
— Почему
— А ты уже меня чуть не убила. — Твой смех вызвал во мне странное чувство — не бешенства, а уюта. У нас будто появилась одна на двоих шутка.
— Мне так странно, будто меня запихнули в чужое тело, — вдруг призналась я. — Понимаешь… Мне странно, что я сижу в машине взрослого парня, что я теперь с ним связана, что я как бы взрослая теперь. Все эти бумажки, графики… Всё это странно. Я еще пару дней назад с папой подавала заявление в институт. Я не умею, наверное, контролировать свою жизнь. Да и не хочу ещё. Меня засунули в чужое тело и хотят, чтобы я в нём жила…
— Тише… тише, всё получится, — шептал ты, целуя и гладя меня. Я чувствовала твою руку на своей голове и чувствовала, что могу вечно так сидеть и обнимать тебя.
— Будешь тут?
— Буду, конечно. Буду.
Мы целовались в машине, будто нет места лучше и, кажется, были вполне счастливы. И пока твои губы были на моих, мне казалось, что я прежняя, что всё как раньше, что мы идём по тёмным переулкам, и я слушаю музыку. Всё было так, как виделось мне все эти дни во сне, и я правда хотела ещё. Хотела чувствовать тебя рядом и не отпускать, и остаться в этой машине, в этом маленьком мирке, в этом коконе для тебя и меня.
Я не любила тебя, наверное, и ты, наверное, не любил меня, но во всём этом “что-то” было. Магическое. Волшебное.
— Чувствуешь? — спросил ты.
— Что?
— Уют.
И таким ты был красивым, так светились твои глаза, и я хотела узнать о тебе всё, как будто словила вирус фанатской одержимости. Твои руки на моей талии и те были правильными.
— Расскажешь о себе всё? Хочу тебя понять.
— Расскажу, — кивнул ты, откинул спинку, и я прижалась щекой к твоей груди… — Мы лежали в машине, я слушала тебя, твой голос и какие-то глупости. — У меня был попугай в детстве, и это мой самый главный грех. Я знал, что нельзя открывать форточку, но был мелким и так заебался за две недели с ним, что оставил её и отпустил ситуацию…
…Ненавидел литературу класса до восьмого, а потом втянулся в Толкиена и от всех это скрывал. Экономил на обедах и покупал книги…
…Лет в пятнадцать почти попал в школьную рок-группу. Не поверишь…
…Бабушка с дедом, не по отцу, а по матери — мировые. Дед генералом был, бабушка педиатром. В общем, я у них…
…Отец у меня, на самом деле…
…Мама как-то…
И это было бесконечно прекрасной чередой историй, будто я подглядывала в чужую жизнь и снимала на старый полароид лучшие моменты, чтобы потом развешать их на прищепках в комнате, лежать на кровати и смотреть. Ты рассказывал, а я представляла. И хотела видеть этого маленького мальчика, которого так все любили. У которого были мама, папа, бабушки и дедушки. Его бабушка не курила в кухне и не пила с внуками
Я слушала тебя с наслаждением, я хотела так же. Стать твоей сестрой и жить в твоём светлом доме, в своей светлой комнате, куда всегда может войти мама. На моей двери висели замки — я маме не доверяла.
Родиться бы с тобой вместе, ты был бы моим старшим братом, заботился обо мне и не… умирал.
Или так это не работает?
— Был бы ты моим братом, будь я частью твоего мира…
— Ты уже часть моего мира, — ты пожал плечами. — Отверженных читала?
— Нет, — я вздохнула и убрала жёсткую косичку с лица.
— А мюзикл смотрела?
— Нет, — и снова вздох. — Я необразованная, да?
— Самую малость. — Твой смех завибрировал в моём ухе, прижатом к твоей груди.
— А что там?
— Там Жан Вольжан забирает к себе Козетту — маленькую девочку. И поёт ей, что он для неё теперь будет и мамой, и папой. И теперь вроде бы он у неё есть один за всех.
— Ты к тому, что теперь ты у меня один за всех?
— Видимо, да. — Ты стал гладить и целовать мою макушку, даже подтянул к себе, чтобы коснуться губ.
— Но я не понимаю, почему…
— Будешь теперь всю жизнь спрашивать?
— Наверное, пока не привыкну…
— А что потом? Станет лучше или хуже?
Только теперь я могу ответить на этот вопрос… Стоило тебе укрепиться в роли моего мужа и отца детей, стоило мне принять тот факт, что ты тут и никуда не денешься, стоило понять, что я и правда тебя заслуживаю, как я перестала заслуживать. Вот так-то…
Мы приехали к тебе домой. Ты налил мне чаю, усадил на балконе и почти до трёх часов ночи мы говорили, пока чай не остыл.
Всегда ждала от отношений и любви чего-то другого… Вот, например, в книгах герои встречаются, целуются и больше не могут друг без друга жить. С первого прикосновения губ они сходят с ума и вожделеют друг друга, пока не вытрахают до смерти. Они ходят друг за другом хвостом, грезят о каждой секунде вместе и, чуть что, срывают одежды и предаются страсти в любом удобном и неудобном месте от колеса обозрения до туалета в торговом центре.
Почему в жизни все иначе?
Вот ты лежал, обняв мои ноги и уткнувшись в живот, и вожделел явно не меня, а сон. Мы даже не разделись, просто уснули вместе, и мне было крайне интересно: хорошо это или плохо?
Анализируя наши отношения, понимала — всё было шиворот-навыворот, но сейчас мне хотелось тишины и тебя рядом. Это хорошо? Так должна протекать влюблённость? Или во мне зарождалось что-то иное, больше похожее на примитивную дружбу? И можно ли назвать дружбу примитивной? Непонятно.
Но как же иначе всё в долбаных романах и фильмах! Страсть поглощает героев, и они через три часа говорят о своей любви! С первого взгляда в них что-то ёкает и “О… этот мужик — просто пушка! Заверните мне его с собой!”, а он такой “Мать вашу, это самая сочная курочка в курятнике! Беру!”.