Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
Шрифт:
Итак, Сказкин оглядел собравшихся в курилке — человек восемь, — вновь уселся на лавочку и холодно улыбнулся кончиками губ, как бы подчеркивая, что он — существо особенное и лишь по неведомой причине на минуту решил снизойти к «случайным жизненным попутчикам», дабы высказать кое-какие, нам неведомые мысли, до которых успел дорасти лишь он сам.
Точно выдержав паузу, Андрюха заговорил в своей привычной манере: кратко и резко:
— Мужики! — И в интонации, с какой он произнес это в общем-то обычное меж курсантами слово-обращение, сразу почувствовалась нотка пренебрежения. — К чему заниматься болтологией? Предлагаю эксперимент: на деле выяснить, существует ли в этом мире фатальное предопределение. То
— Вот дурак, — хмыкнул курсант по прозвищу Витамин — «погоняло» прилепилось к нему из-за детского пристрастия к сладкому, он и сейчас яростно чмокал ириской. — И придумает же…
— Дурак в штанах, и тот полковник, — отрезал Андрюха.
— Ну так как? Смелых нет?
— А чего ж ты другим неизвестно что предлагаешь? Для начала на себе свой эксперимент и спробуй, — резонно заметил курсант-тяжеловес, по прозвищу Гиря. — А мы оценим…
— Я-то всегда готов… — гордо заявил Андрюха, саркастически смотря как бы сквозь тяжеловеса. — С кем спорим, что предопределение есть?
— Спорю, что нет, — дернул черт меня за язык. — На весь летный шоколад, что у меня есть… двенадцать плиток.
— Так… Ладно, — согласился Андрюха и пригладил кончиками длинных пальцев маленький косой бакенбард — привилегию «позвоночного» сынка. — Градов, а ну, разбей… Если проиграю, десять плиток у меня в наличии, да ты, Витамин, две должен, прибавишь…
— Ну, хорошо, — сказал я, когда мы торжественно ударили по рукам. — А теперь объясни: каким макаром ты собираешься меня заставить поверить в предопределение?
— Я сделаю «штопор». На «элке». Без инструктора. Прямо сегодня, — раздельно-лаконично ответил Андрюха. Чуть тише добавил: — Любой из вас разбился бы, рискни на это. А я — нет. Я в свою счастливую звезду твердо верю.
Все замолчали, лишь Витамин продолжал чуть слышно чмокать ириской — по инерции.
— Во дает форсаж! — наконец уважительно пробасил Гиря.
— Тебя ж после этого из училища точно выпрут, — тихо сказал мой сосед справа.
— Кого? Меня-а? — растянув последнее слово, переспросил Андрюха, и всем сразу стало ясно: нет, именно Сказкина-то, в отличие от любого из нас, даже при самом худшем раскладе не выпрут.
Градов не произнес ни единого слова. А Витамин, судорожно сглотнув конфетку, вытянулся вперед, почти привстав с лавочки, и открыто высказал мысль, которая в тот миг явно вертелась на языке не только у меня:
— Но… Если все-таки, того… гробанешься? Ты ж его никогда…
Поверх наших голов Андрюха презрительно смотрел в голубое небо.
— Тебе угодно выложить за меня двенадцать плиток? — наконец снизошел он до ответа, который процедил, даже не удостоив Витамина взглядом. И курсант-сладкоежка, который шоколад сжирал, чуть ли не едва успев его получить, и каждому из нас был должен по одной-две плитки, осел, как лопнувшая автомобильная шина.
Тут заговорили все разом, поднялся гвалт, а я подумал, что после своего заявления Сказкин как бы получил над нами некую необъяснимую власть, от которой если и освободимся, то только лишь подытожив пари.
Почти против воли я молча взглянул на Андрюху, он жестко встретил мой взор, и — клянусь! — мне показалось, что печать смерти уже коснулась смуглого лица.
«Ведь и в самом деле гробанешься!» — безмолвно прокричали-предупредили мои глаза.
«Скорее — точно нет», — прочел я ответ по глазам зачинщика спора, вслух же спросил у него:
— И как мы узнаем, делал ты в натуре «штопор» или нет?
— САРПП [1] , — пояснил Сказкин. — Как расшифруют — сразу шум подымется.
Я мысленно обозвал себя идиотом: тоже, не мог сразу догадаться.
И тут возле курилки появился припозднившийся военврач. После краткого, но выразительного менторского монолога на тему внутренней дисциплинированности будущего летчика нас разогнали по койкам…
Наверное, мало кто из свидетелей спора спал перед теми полетами. Сам я лежал на койке второго яруса, смотрел на выбеленный потолок казармы, по которому, прямо надо мной, змеилась еле заметная трещина, и думал, что скандал после расшифровки пленки САРППа и точно должен подняться немалый. Ведь «штопор» — неуправляемую фигуру высшего пилотажа, во время исполнения которой самолет одновременно вращается в трех плоскостях да при этом еще весь трясется, как отбойный молоток, на «элке» — учебном чехословацком самолете «Л-49», на котором мы летали в конце первого курса, — нам самостоятельно делать пока было запрещено — категорически. Хотя для опытного инструктора исполнить эту фигуру не составило бы особого труда. Но мы-то «штопор» лишь в теории изучали — при действиях в особых случаях.
1
САРПП — система автоматической регистрации параметров полета. Даже в случае авиакатастрофы, как правило, сохраняется пригодной для расшифровки, размещаясь в специальном защитном футляре, находящемся в хвосте самолета. В просторечии САРПП часто называют «черным ящиком», хотя на военных самолетах его футляр окрашен в ярко-оранжевый цвет.
Я перегнулся через край койки и посмотрел на нижнюю, по диагонали от меня, кровать. Андрюха ровно дышал, глаза его были закрыты, и я поразился непритворному спокойствию парня и его уверенности в собственных силах-возможностях..
Андрюхина «элка» в глубоком «штопоре» прожгла землю под зоной полетов на глубину четырех метров. Очевидцы взрыва — рабочие совхоза — уверяли потом, что впечатление было, будто взорвался огромный резервуар с бензином. Люди гражданские — откуда им знать, что топливо в баках самолета есть авиационный высокоочищенный керосин.
В момент воздушной катастрофы я, как и другие курсанты нашей летной группы, находился в воздухе. Всем по радиосвязи приказали немедленно прекратить выполнение задания и произвести посадку с ходу. После приземления группу быстро собрали в классе предполетных указаний и объявили о первой смерти на нашем курсе (как тогда все свидетели спора в курилке старались спрятать друг от друга глаза!) и о том, что мы вместе со всеми сейчас поедем на поиски САРППа.
Мой инструктор — всю жизнь буду помнить человека, дарившего крылья, — однажды в разговоре предупредил-посоветовал: «Никогда не соглашайся искать САРПП, старайся уклониться под любыми предлогами». По его словам, иной курсант, увидев своими глазами последствия катастрофы и реально устрашившись возможности собственной гибели в будущем (хотя он и раньше прекрасно сознавал это теоретически, однако ум — не сердце), потом длительное время боится летать. А кто и вовсе списывается с летного факультета…
Но мне надо — надо было все увидеть, чтобы потом не пытать себя неизвестностью. Потому я не стал отказываться от участия в поисках (Градов и еще несколько курсантов успешно отвертелись от этой миссии), а сел в кузов машины, и нас, вместе с солдатами из батальона авиатехнического обеспечения, повезли за сорок километров к месту катастрофы, на совхозное поле под зоной полетов.
Увиденное меня и потрясло, и, как ни странно, успокоило: наверное, потому, что теперь я как бы зрительно подвел итог спора сам. Куски самолета далеко разлетелись от черной воронки с обугленными краями по пшеничному полю. В стороне от всех, отброшенное страшной силой взрыва, валялось исковерканное, едва угадываемое по форме кресло летчика.