Червоточина
Шрифт:
Пока Нича смотрел в окно, через комнату к входной двери прошмыгнули несколько человек. Судя по всему, «черви», запрограммированные отцом, работали исправно.
– Пойдем! – стараясь перекричать отнюдь не тихих музыкантов, позвала его Соня. Нича кивнул и последовал за любимой к выходу.
Отец и Юрс действительно стояли на крыльце. Волк неподвижно сидел, подобно каменному истукану, отец притопывал в такт музыке.
– Зачем ты ее включил? – спросил Нича.
– Ну, так же веселей, – удивленно посмотрел на него отец. – Это же «Deep Purple», ты что, не узнал?
– Узнал, узнал, – улыбнулся Нича. – Даже песню узнал, «Burn» [7] .
Из динамиков как раз доносилось:
You know we had no time,we could not even try.You know we had no time [8] .– Ага, – кивнул отец. – А у нас и время пока есть, и попытаться мы уж точно попробуем. Да и небо у нас тут уж точно не красное [9] .
7
Знаменитая композиция 70-х годов легендарной британской рок-группы «Deep Purple».
8
Ты знаешь, что у нас не было времени,
мы не могли даже попытаться.
Ты знаешь, что у нас не было времени (англ.).
9
Первая строчка песни «Burn» звучит как «The sky is red» – «Небо – красное».
– Ты что, знаешь английский? – оторопел Нича.
– Я любой теперь знаю, – хмыкнул отец. – Борис постарался на славу.
– Да ну? – не поверил Нича. – Скажи тогда, что бормочет вон тот китаец? – мотнул он головой в сторону стоявшего возле крыльца средних лет азиата в костюме, белоснежной рубашке и галстуке. Мужчина явно был не в себе и тоненько причитал что-то под нос.
– Это японец, – сказал отец. – Он сетует, что покончил с собой и таким образом «запачкался», нарушил «цуми» – мировой порядок. Теперь, вместо того чтобы перейти в разряд божества, «ками», он попал в Страну мрака, в окружение злых духов.
– И что это за «цуми-ками», ты тоже знаешь?
– Это все понятия синто, основной и очень древней японской религии. Европейцы называют ее синтоизмом. Подробности нужны?
– Не нужны, – помотал головой ошеломленный Нича. – Но откуда ты все это знаешь?
– Я ж говорю, Борис потрудился на славу, – подмигнул ему с улыбкой отец. – Мне кажется, он вбил в меня все знания человечества.
– Да тебе ж теперь цены нет! – воскликнул Нича. – Ты же теперь академиком станешь! Нобелевским лауреатом! А ты ведь небось еще и музыку можешь писать, и картины гениальные!..
– И вышивать крестиком, – оборвал его тираду отец. Он почему-то перестал улыбаться.
В Ничином сердце опять что-то кольнуло, но, к счастью, Соня отвлекла его от пугающей догадки.
– А как мы узнаем, что все собрались? – спросила она у отца.
Мимо них из дверей подъезда все шли и шли люди. Отец проводил очередную группу взглядом и сказал:
– Мне об этом мои мальчики доложат.
– Какие мальчики?
– Это батя так «червей» называет, – пояснил Нича.
Как раз в этот момент из щели под дверью просочилась темная, похожая на дым, клубящаяся полоска.
– Ага, – кивнул отец. – Полный хард-рок. Можно потихоньку идти.
– А мы разве не объясним людям, зачем их здесь собрали? – заморгала Соня.
– Мои мальчики им все объяснили, – сказал отец. – В лучшем виде, без слов, прямо в сознание.
Нича обвел взглядом толпу людей. Их было здесь много, несколько сотен. Люди стояли отдельными кучками, некоторые и вовсе поодиночке отошли в стороны.
Он вдруг увидел знакомые лица. Сначала он узнал Катю с надписью «LOVE» на топике. Девушка была одна, без своих многочисленных копий. Вероятно, с исчезновением Виктора и без поддержки «червей» результаты их деяний существовать не могли.
Также в стороне от основной людской массы стояли Аброськина и Казик. Ольга увидела, что Нича заметил ее, и помахала рукой. Он махнул в ответ. Аброськина что-то сказала Казику и потащила его за руку к ним. Подойдя ближе, она сказала всем «здрасьте» и обратилась к Ниче:
– Слушай, кто тут у вас главный? Этот дед? – мотнула она подбородком на отца.
– Я пока еще не дед, – с явной ноткой обиды сказал отец. – Правда, надеюсь, скоро им стану.
Нича скосил глаза на Соню. Девушка стремительно краснела.
– А что ты хотела? – побыстрее, пока отец не выдал еще какой-нибудь перл, спросил у Аброськиной Нича.
– Мы не хотим домой, – сказала Аброськина.
– Как это?.. – не понял ее Нича. – Домой ведь – в смысле на Землю, в реальный мир, – на всякий случай пояснил он.
– А, брось-ка на!.. Чё я, дура? Чё ты мне жуешь-то? – фыркнула Ольга.
– В общем, это… – вступил в разговор Казик. – Нам и тут хорошо. Мы решили остаться.
– Хорошо? – заморгал Нича. – Чего же тут хорошего?
– А чего плохого? – сказал Казик. – Солнце всегда светит, море теплое. Пиво… И вообще…
– Но пиво когда-нибудь кончится!
– Да и хрен-то с ним, – сказала Аброськина. – Мы винище гнать будем, тут виноград везде растет.
– Вино не гонят, – поправил отец, на лице которого тоже застыло искреннее удивление.
– А, брось-ка на… – отмахнулась Ольга. – Разберемся.
– Не, ну правда, – сказал Казик, – что там, дома? Пьянки-буханки, телки-метелки… Здесь клевей.
– Ну, как хотите, – пожал Нича плечами. – Насильно никто вас тянуть не будет. Вот только… – Он обернулся к Соне: – Ты уверена, что этот мир не тронут?
– Да, – кивнула Соня.
– Пусть только попробуют! – насупилась Аброськина. – Мы им трогалки поотрываем. Да, Казик?
– У кого не отрывается – отвинтим, – кивнул Казимир Малевич.
– Короче, пока! – помахала Ниче Аброськина и потащила Казика в сторону. А уже через пару мгновений оба разом исчезли.
И тут началось! Один за другим, группами и поодиночке, к ним стали подходить люди и на разных языках объявлять о своем желании остаться в этом мире. Кто-то, как давешний японец – а таких оказалось немало, – попали сюда в момент суицида, и большинству из них возвращаться назад, в тот кошмар, что довел их до самоубийства, совершенно не хотелось. Кому-то и впрямь, как Аброськиной с Малевичем, понравилось отсутствие в этом мире земных проблем, особенно теперь, когда отсюда исчезло вирусное сумасшествие. Кто-то нашел здесь любовь и не хотел возвращаться к оставшемуся в настоящей реальности нелюбимому супругу. Кто-то потерял на Земле близких и почувствовал здесь себя убежавшим от страшного горя. Кто-то соблазнился побывать в семидесяти различных уголках Земли, пусть и не реальных, но точных копиях настоящих. В общем, причин, как и людей, было множество. Толпа стала редеть и таять на глазах. И все-таки многие захотели вернуться. Таких оказалось большинство.