Червоточина
Шрифт:
Внезапно ей показалось, что на нее кто-то смотрит; не сзади, где шли Нича с Геннадием Николаевичем, а будто бы сверху, прямо в глаза. Ощущение было странным, но очень недолгим. Соня обернулась и увидела, что Нича недоуменно крутит головой, а Геннадий Николаевич и вовсе застыл с непонятным выражением на лице, словно встретился с ангелом. Во всяком случае, такого неподдельного счастья, такой очевидной, смешанной с обожанием и нежностью любви она не встречала ранее ни в чьих глазах. Разве что в Колиных, минувшей ночью.
Взгляд Геннадия Николаевича потух столь внезапно, словно в глазах выключили свет. Мужчина резко мотнул головой. Его «хвост» взлетел и мазнул хозяина по лицу, будто хотел привести того в чувство.
– Пап, ты чего? – уставился на отца Нича. – Тебе тоже показалось?
– Мне не показалось, – помедлив, хмуро сказал Геннадий Николаевич.
– На нас кто-то смотрел? – не утерпев, спросила Соня.
– Да, – неохотно ответил Геннадий Николаевич. – Все, пойдемте. Время!
– Но кто смотрел-то? – заморгал, не трогаясь с места, Нича.
– Мама, – тихо сказал Геннадий Николаевич и посмотрел вдруг на Соню: – Твоя тоже.
– Ой!.. – Соня почувствовала, как под ней покачнулась земля. – Но… как?..
– Не знаю. Кто-то позволил. Недолго. Все, идемте! Теперь они знают, что вы живы, это уже хорошо.
– Пока живы… – шепнула Соня.
– Никаких пока, – положил ей на плечо руку Нича. – Теперь мы просто обязаны выжить.
«Обязаны, да, – думала Соня, снова шагая впереди всех по ставшей совсем условной тропинке. – Было бы очень обидно погибнуть именно теперь. Несправедливо. Нечестно. Но даже если… Все равно я счастлива. Я любила и люблю». Она подумала еще, что никогда не читала так называемых «дамских» романов, поскольку считала все написанное там «розовыми соплями». И вот теперь, похоже, она сама попала в такой роман и считает его лучшим произведением на свете.
Она улыбнулась. Но реальность, хоть и в нереальной своей ипостаси, заставила ее вернуться из мира грез. Лес кончился, впереди простиралась голая серая равнина.
Соня остановилась и стала поджидать отставших мужчин, которые шли, оживленно беседуя. До ее ушей долетел Ничин возглас: «Как ты понял, что это мама?» Что ответил Геннадий Николаевич, она не разобрала, но внезапно задалась вопросом: почему именно он? Да и правду ли сказал Ничин отец? Может, просто хотел воодушевить, подбодрить их? Впрочем, чей-то взгляд она тогда вполне отчетливо на себе ощутила. Но чей, откуда – для нее было полной загадкой. А вот Геннадий Николаевич ту загадку легко раскусил. Так же легко, как научил ее водить машину…
Соня нахмурилась. В глубине сознания попыталась оформиться мысль, что об этом «педагогическом чуде» у нее уже состоялся недавно разговор… С кем? Разве что с Колей, не с самим же Геннадием Николаевичем! Но с Колей она тоже об этом не говорила, это точно. Он лишь спросил, почему она странно глядит на его отца. А и впрямь, почему? Что случилось, отчего она стала испытывать к этому веселому, сильному и наверняка доброму человеку странную неприязнь? Перед Ничей она тогда отговорилась, но себе-то лгать ни к чему: что-то ее в Геннадии Николаевиче настораживает, кажется подозрительным. Да и сам он поглядывает на нее странно, будто слышит ее мысли. Вот и сейчас – глянул, словно выстрелил. Впрочем, нет, он смотрел не на нее, а на что-то за ее спиной. Но там же ничего нет, один серый «лед»!
Соня обернулась и от неожиданности вскрикнула. Перед ней стоял Юрс. Шерсть на загривке волка вздыбилась, уши были прижаты к опущенной голове, жуткие зубы скалились в едва слышном утробном рычании.
– Привет тебе от Бориса, – раздался вдруг из-за ее спины голос Геннадия Николаевича.
Уши волка мгновенно встали торчком, как у собаки, услышавшей знакомое имя. Шерсть улеглась, льдинки глаз на миг обдало теплым светом. Лишь поза Юрса оставалась прежней: напружиненные, приготовленные для прыжка передние лапы, опущенная голова, напряженная шея.
Ничин отец вышел вперед и встал перед волком. Человек и зверь скрестили взгляды и застыли молчаливыми изваяниями.
«Вирус и антивирус, – пронеслась вдруг в ее голове неприятная, чужая, странная мысль. – Вирус и антивирус». Соня зажмурилась. Что? Что это? Почему она подумала об этом? Какой вирус, какой антивирус? Впрочем, да, Юрс вроде как антивирус, хотя она и стала в этом сомневаться после случая с Антониной. Может, он и есть настоящий вирус? А Геннадий Николаевич, получается, антивирус? Что за глупость! Но если он вирус – это не менее глупо. И вообще, что за ерунда лезет ей в голову!
Соня обернулась и посмотрела на Ничу. Тот стоял, по-идиотски открыв рот и беспрестанно моргая. Перехватив ее взгляд, он будто очнулся и вытаращил на нее глаза.
«Что это?» – спрашивал его красноречивый взгляд.
«А вот, – так же беззвучно, едва дернув плечом, ответила она. – Я же тебе говорила».
Ей и самой было непонятно, что она хотела этим сказать, тем более неизвестно, прочитал ли ее мысли Нича, только он тряхнул вдруг головой и хрипло выдавил:
– Папа! Юрс! Что происходит?
– Ничего, – спокойно, вновь становясь живым и мягким, ответил Геннадий Николаевич. – Мы просто знакомились с Юрсом.
– А кто такой Борис?
– Его хозяин. Он помог мне перебраться сюда.
– Тебе же помог дядя Игорь!
– Не только. Как раз вместе с Борисом Тюриным.
– Пора, – рыкнул вдруг Юрс. – Виктор почти весь. Нас меньше. Не справиться.
Волк развернулся и потрусил по серой глади. Соня двинулась следом, оборачиваясь на своих спутников. Они переглянулись, Геннадий Николаевич похлопал Ничу по плечу, и тот бросился ее догонять.
На крыльце второго подъезда «хрущевки» сидел и, улыбаясь, смотрел на их приближение Виктор. Он стал еще больше и накачанней, но не превратился, как думалось Соне, в громадного, ростом с дом, великана. Скорее, он походил сейчас на баскетболиста, разлюбившего оранжевый мяч и севшего на стероиды.
– Мы с Тама… – начал он свою дурацкую присказку, но встретился взглядом с Геннадием Николаевичем и замолк на середине фразы. Затем он медленно, будто сомнамбула, поднялся и побрел к ним. Соня, не мигая, смотрела на это невероятное действо. У нее сложилось отчетливое впечатление, будто Ничин отец словно невидимым спиннингом выбросил невидимую же блесну на невидимой леске, зацепил мощным тройным крючком Виктора и наматывает теперь эту леску на катушку, подтягивая к себе огромную рыбину. Нарисованную сознанием картину портило лишь то, что рыба совсем не сопротивлялась. И совсем испортило ее то, что произошло дальше. Едва Виктор вплотную приблизился к Геннадию Николаевичу, Ничин отец вдруг обнял его и прижал к себе, словно давно потерянного сына.