Чешские юмористические повести
Шрифт:
И вот этот всеми уважаемый и обожаемый муж, отдавший свои блестящие дарования на службу восьмой великой державе или, точнее, ее консульскому представительству в Цапартицах (так самоуверенно однажды назвала себя редакция «Гонца из Цапартиц», но К. Мног. Корявый тут же заметил, что великих держав девять, ежели включать в их число — а включать мы обязаны! — Японию и Соединенные Штаты, и, следовательно, пресса — не восьмая, а десятая,— если не первая! — великая держава, и присовокупил, что в таком случае и он имеет некоторые права на титул генерального консула сей «великой державы» в Цапартицах), вдруг совершенно
Случилось это в Гражданском клубе в тот самый вечер, когда была торжественно подтверждена правильность предсказаний Ировца. Казначей Грозната порядком-таки поиздевался над редактором «Гонца из Цапартиц» по случаю его позорного фиаско в борьбе с прогнозами «Ч. л.». Слово за слово, и вскоре Грозната принялся молотить по столу своим кулачищем каменотеса. На возражения редактора, что следует отдать предпочтение данным науки и авторитету ученых из имперского института, нежели пророчествам какого-то старосты или пастуха, Грозната ответил весьма находчиво.
А именно — что колокольный звон и стрельба «по тучам» (обычай у нас в Чехии повсеместно распространенный вплоть до начала нынешнего столетия) также считались абсурднейшим суеверием и свидетельством обскурантизма. И вот, представьте себе, совсем недавно в Германии возникло «Общество стрельбы по облакам», а в Баварии строится завод, который будет производить пушки для пальбы по вредоносным тучам. Когда издатель «Гонца из Цапартиц» посоветовал с этакой чепухой обращаться к психам, а не к нему, прогрессивному редактору, Грозната в качестве неопровержимого аргумента продемонстрировал вырезку из отдела объявлений журнала «Флигенде блеттер» {18}, где была наглядно изображена пушка против дурной погоды, рекламировавшаяся как средство, без коего не может обойтись ни одно село.
Тут «Гонец из Цапартиц» вынужден был умолкнуть. В полемике наступила короткая пауза.
Однако по воле злого рока редактор не прикусил вовремя язык и позволил себе язвительное замечание. Мол, Цапартицам никогда не понадобится сие орудие. Ведь достаточно Бедржиху Грознате выступить против несчастного облачка с одной из громовых речей, как о нем и помину…
Редактор не договорил.
Грозната вскочил со стула и произнес самую страшную свою угрозу.
— Я-не-до-пу-щу-ни-ка-ких! — орал он, и каждый слог сопровождался могучим ударом по столу.
Он еще раз повторил «ни-ка-ких», подчеркивая значительность слов удвоенной силой голоса и ударов.
Надо заметить, Грозната и не подозревал, что по сути говорит бессмыслицу. Следовало бы добавить, чего он, собственно, не допустит (к примеру, никаких глупых шуток или оскорблений). Но это выражение он всегда употреблял именно в такой форме.
Стоило Грознате заявить, что он «не допустит никаких»,— и все предпочитали ретироваться как можно быстрей и как можно дальше.
Редактор «Гонца из Цапартиц» тоже не преминул ретироваться с удивительной поспешностью. Когда он очутился на площади, завсегдатаи Гражданского клуба уже затягивали душераздирающими голосами любимую песню Грознаты:
«Шел я по мосточку…»
Не существовало более надежного средства укротить рассвирепевшего казначея, как запеть про «мосточек». Казалось, на львиный, трясущийся от гнева загривок Грознаты кто-то вдруг набрасывал руно кроткого барашка.
Дело в том, что сей богатырь был еще и отменным тенором. Не проходило ни одного увеселения или вечеринки, чтобы он не драл дарованную ему богом глотку, услаждая слух присутствующих.
Едва услышав про «мосточек», Грозната становился сам не свой. Захлебываясь восторгом, он только успевал пробормотать: «Да ведь не так, ведь не так! Низко забираешь!», и вслед за тем из его гектолитровых легких уже неслась меланхолическая песнь о мосточке и о потерянной девушкой цепочке,— как правило, на терцию выше, чем заводил предшественник.
Грозната взбирался на головокружительные высоты, вопил до жути протяжно, глаза его наливались кровью, а щеки багровели, и не только у владелицы потерянной цепочки, но и у многих защемило сердце. Вскоре слушатели в единодушном и искреннем порыве присоединялись к нему — одни пели, другие что-то мурлыкали себе под нос, третьи орали истошными голосами.
Гнев Грознаты исчезал без следа.
Закончив первый куплет, он без передыху начинал второй:
«Всякому известно…»
Казначей принадлежал к тем несносным трактирным запевалам, которые знают число куплетов в каждой песне и помнят их наизусть до последнего словечка.
Вот и теперь Грозната не унялся, пока не довел песню до конца.
За «мосточком» последовало «Сеял я просо», далее — «Когда я пас коней», «Взвейтесь, знамена славы» {19}, «Я — маленький гусар», «Шла на исповедь девица» и т. д., и т. п. Не пропуская ни единого куплета, все тем же трубным гласом… и так до умопомрачения.
Завершала репертуар Грознаты бесконечно трогательная:
«Кабы ведал, что скоро умру…»
После первых же слов этой песни слезы брызнули из его глаз. Сентиментальный певец все плакал и плакал, не переставая, пока не добрался до заключительной строфы. Тут он опустил голову на руки и зарыдал столь безутешно, что у слушателей возникло опасение, как бы с ним чего не случилось.
От избытка чувств его окорокоподобный загривок пришел в движение и ужасающе подергивался при каждом тяжком вздохе, от коих ребра несчастного певца ходили ходуном. Грознате перевалило за сорок, и немало цапартицких барышень достоверно знало: девственника из него не получится, даже если бы на его дубовый гроб, выполняя просьбу покойного, возложили символ невинности — венок.
Может, оттого он и плакал!
О его пристрастии к «мосточку» и «цепочке» в Цапартицах рассказывают удивительную историю.
Ко всем цапартицким домикам примыкают узкие огороды, разбитые на месте бывших крепостных рвов. В этих огородах выращивается салат-латук, к которому здешние жители питают особую слабость.
Однажды ночью Грозната поймал у себя в огороде вора, таскавшего латук.
Очутившись в свирепых лапах Грознаты, вор в смертельном испуге низко-низко завел:
«Шел я по мосточку…»
Грозната, нисколько не удивившись, перебил его: «Да ведь не так, ведь не так! Низко забираешь!» — после чего сам запел во все горло и, разумеется, на три тона выше: