Чешские юмористические повести
Шрифт:
Ировец же над всем этим не слишком ломал голову, а к дару святого Флориана и его волшебным свойствам вскоре совсем привык, как к чему-то естественному и обыденному, как привык к богатым угодьям, доставшимся ему вместе с прочим приданым жены. Поля у него были отменные, и вправду не хватало разве что постоянного солнышка над ними, да и то теперь было в его власти — он и распоряжался им без долгих размышлений.
Но когда Ировец неожиданно понял, что фиолетовый шнур имеет еще и другие удивительные свойства, когда он обнаружил, например, что с помощью этого шнура может не только вызывать вёдро или ненастье, а и распространять их куда захочет, хоть бы на самые дальние окрестности,
Как-то старосте удалась великолепная радуга, засиявшая прямо над его усадьбой, и тут в нем проснулась жажда славы и мирских почестей. Захотелось стать известным не только в Зборжове, Длуженицах, Праставицах, Милаучи, Стракове и других окрестных деревнях, но и в самих Цапартицах, и в Пльзени, а то и в Праге.
Правда, из перечисленных ходских деревень к нему то и дело являлись депутации, иной раз с двумя десятикроновыми бумажками в руке и с недвусмысленным заказом на хорошую погоду. Но уже сам состав этих делегаций выдавал, какова, по мнению окружающих, истинная цена деяниям и славе Ировца. Послом-то чаще всего был деревенский пастух, который долго кружил возле двора, не решаясь войти.
Словом, стал дядюшка примечать, что люди его сторонятся, будто он какой живодер или знахарь, который заговором лечит скотину. Дурная молва ходит за такими людьми по пятам. Чувствовал Ировец: его небывалый, поразительный дар или, позволительно даже сказать, всемогущество вызывает в народе толки, что, мол, все это не от благодати, а скорее от лукавого. И мы, знающие суть дела, можем лишь искренне пожалеть зборжовского старосту.
Хотя, в общем-то, дядюшка сам был виноват: будь он примерным христианином, так перво-наперво доложил бы о чудесном видении и даре святого Флориана своему духовному пастырю; тогда наша история приняла бы совсем иной оборот, чем ей — увы — суждено принять. Однако Ировца обуяла дьявольская гордыня. Ни за какие блага на свете не позволил бы он всплыть наружу истине, что погодушка-то не так уж ему и подвластна, не смирился бы с тем, что люди перестанут говорить: «Этот зборжовский староста взбодрит те погодку, каку захотит».
А ведь достаточно было одного словечка или на худой конец нескольких слов, и он мог бы предстать перед всем Зборжовом, а главное — перед Вондраком и его приспешниками, возводившими на старосту всякие поклепы, как праведник, за выдающиеся заслуги отмеченный милостью своего святого покровителя. Но Ировец стремился не к небесной, а к суетной мирской славе.
На дне его души, точно осколок зеркала на дне колодца, мерцала сокровенная мысль. Такой осколок сверкает и переливается лишь на большой глубине; кто захотел бы его увидеть — тому пришлось бы свеситься через край сруба и заглянуть вниз. Дядюшка Ировец хорошо представлял, что бы он сделал, кабы его воля. Когда однажды по деревенской площади провозили карусель, староста долго стоял в воротах, напряженно морща лоб. Но не мог же он погрузить на телегу дымоход, да к тому же дымоход, шелковым шнуром привязанный к небу, и разъезжать с ним по городам и весям вроде фокусника!
И хоть был Ировец тупоголовым мужланом, как называют городские колесники, кузнецы, слесари да еврейские пиявки-торгаши крестьян, когда не удается с ними сторговаться,— он мечтал не столько о почетной должности, сколько о титуле, каковой можно получить лишь в городе.
Короче говоря, захотелось дядюшке Ировцу любой ценой стать первым человеком в округе!
А это наверняка не удалось бы, провозгласи он себя орудием воли божьей. Ведь нынешний первый человек в округе месяцами не заглядывал в костел, да и партия, нарекшая оного первым человеком, не придавала никакого значения всяким там небесам, набожности и т. п.
В ту пору первым человеком в округе был спаневицкий староста, глашатай прогресса, представитель деревенских общин в окружном совете пан Ян Буреш. Впервые его назвали первым человеком в округе во время выборов, когда конкурент «Ч. л.» Корявого, орган аграрной партии {4} «Гонец из Цапартиц» в очередной раз посетовал, что наше земледельческое сословие, имеющее больше заслуг, чем прочие, доныне пребывает на ролях «всеми презираемой Золушки» и ввиду «упорного противодействия» правящей партии {5} «изгнано из всех выборных органов». Далее сообщалось, что наилучшим защитником интересов наших крестьян мог бы стать пан Ян Буреш, спаневицкий староста, «муж, пользующийся доверием сограждан и вообще — первый человек в округе».
С тех пор никому и в голову не приходило величать Буреша (который прежде для всех был просто Матис — по названию его усадьбы — или староста) иначе, как паном Бурешем и паном старостой. И никого не удивляло, что пан Буреш ко всем соседям, не только одного с ним возраста, но и куда моложе, стал обращаться на вы. В ответ и они начали ему «выкать», ибо «первый человек» был в их глазах неким высшим существом.
Дядюшка Ировец прекрасно знал: попасть на первое место в округе старосте Бурешу помогло прежде всего то обстоятельство, что два года назад в Спаневицах случился пожар и сгорели главным образом дома членов земледельческой партии, в большинстве своем хорошо застрахованные.
Если раньше на крышах деревянных Спаневиц отнюдь не были редкостью коньки с резной датой «16…», то теперь, после пожара, отстроенная заново деревня еще издали сияла, точно «хвархоровый» кофейный сервиз в горке пани старостихи. И даже человеку, совершенно незнакомому с этими местами, достаточно было взобраться на цапартицкую каланчу или на Веселую Гору — лучший наблюдательный пункт в окрестностях городка, чтобы, глядя на пригожие Спаневицы, сказать или хотя бы подумать: «Это первая деревня в округе!» А поскольку самый красивый и самый большой дом в Спаневицах принадлежал пану Бурешу, то казалось вполне логичным, что «Гонец из Цапартиц» именно его нарек «первым человеком».
В те поры Ировец ему даже не позавидовал, хоть и подумал, что, не сплошай он в свое время, мог бы и сам стать хозяином усадьбы Матиса. Промашка заключалась в том, что нынешняя пани Бурешова когда-то отдала предпочтение не ему, Ировцу, а теперешнему первому человеку в округе.
Но пока что Ировец об этом не сожалел, ибо судьба позаботилась, чтобы дети исправили родительскую ошибку. Молодой Буреш помнил все колдобины на спуске к Зборжову и был уверен — старостова Барушка не спускает с него глаз, как только знакомая ей фигура мелькнет на дороге меж яблоньками-дичками. Заметить долговязого молодца было нетрудно: когда он выходил из леса, казалось, что это отделилась одна из елей и спускается с холма на дорогу.
Дядюшка Ировец не имел ничего против, хоть и делал вид, будто не благоволит юному Бурешу. Зато откровенно ему не благоволили зборжовские парни, ревниво следившие за спаневицким чужаком, который намеревался увести у них из-под носа богатую невесту. Не поздоровится пришлому ухажеру, если кто из зборжовских застигнет его на пути к милой или, того хуже,— во время свидания. Ни одну принцессу так бдительно не стерегли ночами в замке, как стерегли Барушку в ее деревенском доме, где она видела свои девичьи сны и предавалась грезам…