Чешские юмористические повести
Шрифт:
Вот именно,— прибавил он, когда какая-то девица перешла трем приятелям дорогу, вызвав в них желание, смешанное с грустью.— Хорошеньких девушек тоже чертовски мало, но они есть. У каждой из них свой инструмент, и все они, сколько их имеется в Кроковых Варах, присутствуют здесь.
О женщинах не стоит говорить, тем не менее маэстро и майор рассуждали о них подробно и без устали.
— Знаете,— заметил Антонин при виде девушки, быстро прошедшей мимо,— я хотел бы раз и навсегда твердо установить соотношение объема
— Перестаньте, бросьте эти непристойные рассуждения, и поспешим; представление уже началось.
Тут приятели взялись под руки и зашагали в ногу, как хаживали когда-то, пока действовало хорошее правило:
— Левой, левой, левой!
Антонин шел посредине. Антонин, которому рост позволял гасить фонари, не взбираясь на лесенку, необозримый, гордый своим ростом, болтливый, несдержанный и всегда без денег. Антонин, отнюдь не считавший молчание заповедью, пустился толковать о фокусниках, злоупотребляя терпением своих приятелей и грубо ошибаясь в существенных пунктах.
Само собой понятно, обомшелая публика и бабы обоего пола ругают удивительных фокусников, которые скитаются по путям-дорогам и вертят шапкой на перекрестках. Само собой понятно, что когда этих людей преследуют, они пускаются наутек — без оглядки, а как только дело доходит до кулаков — пасуют.
Кто видел, чтоб они в веселой схватке отпустили оплеуху сельскому старосте? Кто видел, чтоб они ели из глубокой миски городского головы?
Они убегают, бродя по лесам в поисках приключений среди жнецов, отдыхающих у источника. Убегают, проходя по пустой деревне и проделывая походя, на бегу, два-три фокуса перед женщинами, которые во время жатвы стерегут скотину и поминутно пересчитывают своих цыплят. Все время убегают, вплоть до того дня, когда их невинное безумие завершится славной кражей, научной работой, бунтом или государственным постом.
И тут, майор, тут, аббат, поумневший фокусник натягивает перчатки и надевает круглый твердый котелок на голову, наконец причесанную, и становится тем, чем ему хотелось быть.
— Ваше дворянство, майор, было изобретено каким-нибудь отчаянным шарлатаном, которого били больше, чем он заслуживал, и больше, чем мог бы выдержать обыкновенный человек. Родоначальником вашего сословия был бродячий фокусник, вышедший в люди благодаря удачной краже, а потом размножившийся законным путем.
К сожалению, майор, вы недостаточно изобретательны, чтобы стать бароном. К сожалению, ваша доблесть воспроизводит лишь несколько моментов из былых подвигов тех проходимцев, о которых идет речь.
Разве вам не ясно, майор, что все существующее возникает из игорного азарта и отваги этих людей, рыскающих по полю, которые, не создавая ни книг, ни полезных вещей, имеют достаточно времени
Вы, аббат, не видите разве, что Арноштек — из рода Публия Овидия Назона, которого вы придавили своим указательным пальцем?
— Проклятие,— ответил священнослужитель,— вы что же думаете, маэстро, что основа поэзии — воровство?
— Кто говорит о воровстве,— возразил Антонин.— Я таких вещей не замечаю, даже когда они происходят при мне.
Я только хочу сказать одно: мера дальности — странствование, мера изобилия — голод, а игра предшествует деятельности. Правда также, что время, измеряемое тюремным заключением, можно мерить стопою… И — гром и молния! — пускай это будет дактилическая стопа: под нее веселей шагать!
— Ишь ты, Антонин,— промолвил аббат, вытирая лоб платком.— Как у вас меняется характер. Я замечаю, вы начали высказываться в пользу поэзии.
— Вовсе нет! Вовсе нет! — закричал в испуге Антонин.— У меня в мыслях не было ничего подобного. И если я даже сказал что-нибудь такое, забудьте об этом, аббат.
Между тем приятели пришли на место стоянки фокусника. Там было много народа. Над толпой, напоминая скрещенные мечи, торчали двое вил, между которыми был натянут канат. Концы каната были с грехом пополам закреплены внизу колышками. Гуго, видя, как это плохо сделано, хотел поправить, но аббат удержал его.
— Оставьте, оставьте, майор,— сказал он.— Фиглярская ловкость не ищет той прочности, которой жаждете вы. Я усматриваю здесь определенное намерение и полагаю, что этот слабый узел имеет в глазах Арноштека преимущество.
Аббат еще не договорил, как послышались звуки шарманки, которая вечно будет напоминать арфы, трубы и тарелки ангельского оркестра. Тут каноник сделался серьезным, майор стал ждать без всяких признаков нетерпения, а Антонин начал отбивать такт ногой.
Некоторые женщины в спешке повели себя невежливо, принялись работать локтями. От этого получилась толкотня, пользуясь которой, мальчишки там и сям взбирались на деревья, не имея намерения ни платить за вход, ни сидеть смирно.
Было около девяти, и сумрак становился тьмой. Арноштековы фонари, подобно ведру, в которое кузнец сует раскаленное железо, шипя, побрызгивали безопасными искрами. Шарманка пищала, толпа гудела, и Антонину хотелось петь. Между тем Арноштек, видя, что народу не прибывает и пора начинать, выскочил из своего фургона и встал, как привратник, у двери, ожидая, пока медленно сойдет вниз по лесенке девушка в маске.
— Я жил до сих пор довольно спокойно,— сказал Антонин,— и терпеть не могу волнений. Что она — безобразная? Или с каким-нибудь изъяном? Может, у нее, упаси боже, рак!