Чешские юмористические повести
Шрифт:
— Ха-ха! — развеселился Мартин.— Я должен уйти, как нищий, которого вышвыривают за порог, должен взять посох и, всеми отвергнутый, гонимый, сложить свои усталые члены где-нибудь у дороги, в то время как другие будут наслаждаться радостями супружеской жизни?! Ни за что! Я пришел сюда и желаю дожить свой век под сим законным кровом. Слишком много лишений пришлось мне претерпеть по воле злого рока, который швырял меня по белу свету.
— Остановитесь, Мартин! — взмолилась я с тоской в голосе.
— Прочь, дьявол! — прикрикнул Мартин, оттолкнул
Мартин уселся за стол, бросил свою торбу под скамью и, бормоча проклятия, стал разуваться.
— Дадут ли мне наконец поесть? — просипел он.
Я начала собирать на стол, чтобы хоть немного успокоить нежданного гостя. Меж тем в комнату вошла матушка, бледная и испуганная.
Мартин воззрился на нее.
— Что это за женщина?
Я объяснила.
— А ну, живо убирайтесь отсюда! — заорал Мартин, дико выпучив глаза.— Здесь вам не место. Я, Мартин, хозяин дома сего, повелеваю вам немедленно удалиться! Прочь с глаз моих!
Матушка вдруг рассмеялась и никак не могла уняться.
— До чего же странный человек! — еле выговорила она, корчась в приступе смеха.— Отродясь такого не видывала, ей-ей…
Сначала Мартин опешил. Но потом пришел в неистовую ярость.
— Они еще смеются! — просипел он.— Всякие непрошеные постояльцы будут смеяться над моими страданиями!.. Вон! Вон отсюда! — снова взревел он, вращая глазами.— Вон из моего дома, жалкая женщина!
Испуганные, мы забились в угол. Мартин в безудержном гневе схватил свою палку.
Не знаю, что бы с нами было. К счастью, ночной сторож, привлеченный шумом, разбудил соседей и вместе с ними ворвался в дом. Безумец был схвачен, связан и и передан в руки жандармов.
Позднее мы узнали, что, несмотря на солидный возраст и слабое здоровье, Мартин был отдан в рекруты. Затем простым солдатом участвовал в шлезвиг-гольштейнском походе {66}. Из этой кампании он уже не вернулся.
А теперь настало время поведать о великом романе всей моей жизни.
Я подросла, превратилась в девушку и стала — нынче старухе уже позволительно так сказать — чудо как хороша. Не один молодой человек восхищенно оглядывался мне вслед. Однако к льстивым речам пылающих страстью юношей я оставалась равнодушна, ибо была девицей мечтательной и о светских удовольствиях не помышляла.
Но и меня подстерегла любовь. Напротив нашего дома был жандармский пост. Вскоре я приметила, что один жандарм слишком часто поглядывает на наши окна. Звали его Рудольф, и мундир был очень ему к лицу. По вечерам, в свободное от службы время, он без конца прохаживался вблизи нашего дома, задумчиво покручивая ус. Когда Рудольф впервые появился в нашем городке, на щеках его играл румянец. Был он человек веселый и усердно преследовал бродяг. Но вскоре утратил весь свой задор, а я стала получать надушенные записочки, полные неясных намеков и любовных стишков. Подписывался он всегда одинаково: «Вашей милости преданный слуга».
Чем
Однажды меня остановил на улице жандармский вахмистр, начальник здешнего поста. Это был чрезвычайно солидный господин, чьи седеющие усы и борода приводили в трепет всех безнравственных людей.
Он обратился ко мне:
— Позвольте сказать вам несколько слов, барышня Гедвика.
Я испугалась, сама не сознавая — чего, и ответила сдавленным голосом:
— Пожалуйста, пан вахмистр.
Он откашлялся и произнес:
— Дело касается Явурека.
— Какого Явурека? — переспросила я.
— Явурек — мой подчиненный. До сих пор он был достоин всяческих похвал. Усерден, неутомим, от дела не отлынивал, за пустыми развлечениями не гонялся, не посещал трактиров, разве что по служебной надобности, все свободное время посвящал чтению устава и инструкций. Однако с некоторых пор он внушает мне тревогу. Молчалив, рассеян, да и со здоровьем не все в порядке… Словом, это уже не тот Явурек, не тот бдительный и зоркий страж порядка. Пришлось мне учинить дознание и выяснить причину сей напасти. Угадайте, в чем, оказывается, корень зла?
— Не знаю,— малодушно ответствовала я.
— В вас, барышня Гедвика.
— Но почему…
— Уж это точно… Мне совестно говорить, но Явурек в вас влюблен. Я и прежде имел на сей счет серьезные опасения, ибо о том свидетельствовали многочисленные улики. А тут я застал его врасплох, учинил допрос с пристрастием, и он сам признался. Прошу вас, не возражайте, все досконально проверено. Конечно, я чрезвычайно огорчен, но… хоть это явный непорядок, ни в уставе, ни в служебных инструкциях вы не найдете соответствующего пункта для взыскания…
— Что же я должна…
— Видите ли, за тем я и пришел. Я всячески пытался его отговорить, разъяснял, что под угрозой его продвижение по службе — все напрасно… Влюбленный жандарм еще бестолковее, чем влюбленный штатский. Пришлось мне взять на себя роль посланца любви. Только, пожалуйста, никому не говорите. Как-никак я начальник жандармского поста, за плечами тридцать пять лет непорочной службы… И вот — позор на мою седую голову — веду разговоры о любви…
Он негодующе сплюнул. Я была сконфужена.
— Пан вахмистр,— шепчу в растерянности,— я… мое сердце…
— При чем тут сердце! — раздраженно перебил он.— Я прошу вас в интересах службы… Гм, что я хотел сказать? Гром и молния! И за что на меня такая напасть… Что, бишь, я должен вам передать?.. Ага, вспомнил! Велено спросить… не согласитесь ли вы… ох, проклятье… ответить ему взаимностью, так вроде бы… Мол, он питает к вам нежные чувства. Скажите только «да» и ждите его под аркадой. Ну, как? Отвечайте же! Скажите «да», или я подам рапорт о его переводе. Не могу же я допустить, чтобы мои подчиненные вздыхали при луне…— Он вытаращил на меня глаза.— Ну, так что вы ответите?