Шрифт:
Часть 1
Псы с городских окраин,
Есть такая порода.
С виду обычная стая,
Их больше от года к году.
У них смышлёные морды.
И, как у нас, слабые нервы,
Но каждый из них такой гордый,
И каждый хочет быть первым.
«Чайф» — «Псы с городских окраин»
«Всем всё равно»
— Антон!
Напряжённый голос отца заполнил коридор.
—
Такой голос не сулил ничего хорошего.
Мальчик съёжился за креслом, надеясь, что, может быть, вот сегодня отец его не найдёт.
— Мать твою, Антон! — голос из напряжённого стал злым. Глубоким, сильным. Тёмным и густым. Антон видел по телевизору, как льётся мёд, вязкий и тягучий. Вот и голос у отца становился таким. Только не золотисто-коричневым, а чёрным.
Громыхнула распахнувшаяся дверь в детскую.
— Я тебя предупреждал, Антон!
И правда, предупреждал.
Мальчик задержал дыхание, мечтая слиться с креслом. Но мягкая пыльная защитная стена уже полетела в сторону.
— Почему опять двойка? Ты тупой?! Тупой, да?! Тупо-о-ой!
На кухне мама беззвучно плакала, механически продолжая мыть посуду. Конечно, она тоже виновата. Совсем забыла, что Гена не ест по вторникам картошку. Ну что ей, дуре, стоило вспомнить вовремя и приготовить рис или гречку? Хотя гречку тоже не надо: вчера же ели. Ну, макароны. Капусту тушёную. Перловку. Что угодно! Что угодно, чтобы Антошу не… чтобы Антоша не плакал.
Ночью Антон смотрел в стену. Смотреть в потолок интереснее: там старые звёздочки, которые дедушка подарил, пока жив был, но лежать на спине было слишком больно.
По стене медленно-медленно полз светящийся слизняк. Куда он ползёт? Домой? Интересно, он тоже сердится, когда его сын получает двойки?
Дурак, нет у них никаких двоек! И школ нет. Да и сына нет.
…иногда Антон хотел, чтобы и его не было.
Это началось, когда Антону исполнилось шесть. Пока он был совсем маленьким, папа и мама часто смеялись, держались за руки и даже — фу-у-у! — целовались. Каждые выходные в гости приходили нарядные весёлые тёти и дяди. Приносили роботов, машинки и шоколадки и тоже часто смеялись.
А потом у папы появилась вторая тень. У второй тени были красные глаза и большая страшная улыбка.
Антон пытался рассказать маме, но та только смеялась:
— Тебе кажется, мой хороший! Помнишь, мы вчера кино смотрели страшное? Вот там была злая тень, а у папы такой нету.
Мама была не права. Как это так: мама была не права? Антон пытался не смотреть на тень: вдруг мама всё-таки права, и это ему, Антону, кажется? Взрослым ведь лучше знать.
А потом отец впервые ударил маму. С тех пор Антон никогда не называл его папой. Лучше бы звать его Геной — как тот крокодил в мультике, только злой. Но отец ударил и его, когда он попробовал сказать ему «Гена».
Мама много плакала. Отец первое время извинялся, целовал
Отец научился говорить маме такие слова, от которых она перестала улыбаться. Нет, никаких ругательств из тех, что иногда повторяли мальчишки в садике и взрослые парни на скамейке во дворе. Слова вроде как были обычные, но Антон видел, как от них мама становилась печальнее, слабее и тише.
Родители больше не смеялись вместе — только отец иногда, не держались за руки и не целовались. Никаких посиделок у телевизора по вечерам. В восемь ноль-ноль Антона закрывали в детской, а родители запирались в своей спальне, и почему-то ему казалось, что там происходит что-то очень плохое.
Когда он пошёл в первый класс, мама уже умела закрашивать синяки так, что их почти не было видно. В гости к ним больше никто не приходил. А Антон твёрдо знал, что такое расписание, порядок и уважение.
Отец говорил:
— Ты сам во всём виноват. Делай всё как надо — и я тебя не трону. И не вздумай никому жаловаться. Всем всё равно. А скажешь кому — я твою мать прибью.
И Антон молчал.
Иногда отец отключался. Вот сидит с недовольным лицом, ест мамин суп — и вдруг роняет голову на стол. Но беспокоить его нельзя: мама однажды попробовала его разбудить, он тут же вскочил и принялся лупить её. Страшно. Молча. В кровь.
Когда это случилось, Антон закричал и выбежал в подъезд. Стучал в двери, звал на помощь. Но никто ему не открыл. Отец прав: всем всё равно.
Когда ему стукнуло восемь, отец сломал ему руку за то, что сын попросил не бить маму в день её рождения. Мама плакала и наедине просила Антона никому не рассказывать, что случилось.
— Скажем в больнице, что ты упал, ладно? Пожалуйста, мой хороший! Папа нас любит, просто у него был тяжёлый день… а я сама виновата…
Чтобы мама перестала плакать, он согласился.
Когда Антону исполнилось одиннадцать, отцовская тень в первый раз заговорила с ним.
— Хочешь избавиться от «крокодила Гены», мальчик?
Антон развернулся в постели, поморщился от привычной боли в исполосованной ударами ремня спине и с недоверием уставился в темноту своей комнаты. На полу светились красным знакомые жуткие глаза.
— Ну, чего тебе? — шёпотом спросил он.
— Хочешь избавиться от «крокодила Гены», мальчик? — повторила тень.
— Как?
Тень усмехнулась и зашлась в беззвучном хохоте.
— Я расскажу. Только слушайся меня.
На следующий день Антон стащил на кухне большой мясной нож. Спрятал, по совету тени, в сиденье кресла, подпоров край обивки.
Ночью тень сказала:
— Жди год.
— Это долго!
— Так надо.
— Ну, и что мне делать?
— О, это просто, мальчик. Тебе надо только одно: ненавидеть «крокодила Гену».
Это и правда было просто. Антон и так ненавидел голос отца, взгляд, улыбку, одежду, походку, запах его одеколона — всё-всё.