Чешуя
Шрифт:
А в десятом Эдик и сам вымахал сначала в высоту, а потом и в ширину. И к началу одиннадцатого практически догнал отца.
Кузьмин посматривал на него с опаской. Но Ужик врезал ему только раз: когда увидел, как гоп-стоп компания Кузьмина трясёт деньги с мелкого пацанёнка с портфелем.
Эдик подошёл неслышно, как Леон учил, и от его удара Кузьмин отлетел метра на три.
— Ещё раз увижу такое — убью, — не повышая голоса, пообещал Эдик.
Говорить так, чтобы верили, он учился у Пашки. Тот мог любого убедить, что его надо бояться. Словами.
Пацанёнок, пискнув «спасибо», убежал.
Эдик посмотрел на съежившегося на земле Кузьмина. На его подпевал, прячущих глаза. И вот они когда-то казались ему страшными?! Эдик рассмеялся, махнул рукой и ушёл.
Наконец-то всё стало просто и понятно. Он пойдёт в армию, а отслужив в полицию попробует, а может — в спасатели. Леон говорил, что существует такая особая организация — спецотдел, туда тоже после армии видящих берут.
Слабым быть стыдно, а вот если ты помогаешь слабым, то ты сильный. Вот так.
А через год погиб Леон. Деталей Ужик не знал: вроде бы они с Полозом дрались с речным драконом, тварью агрессивной, но не самой опасной.
Надо было спросить у Пашки. Но тот, осиротев второй раз, целыми днями сидел в пустой квартире учителя и смотрел в никуда. Ужик каждый день заходил к нему после уроков, следил, чтоб друг поел, и совсем-совсем не знал, что делать. Даже у отца спросил, но тот посоветовал ждать: такому горю никак не помочь, тут уж или справится Полоз, или нет.
Ужик ждал.
И через две недели Полоз впервые посмотрел на него и сказал:
— Давай создадим Змей. Свою банду. Будем друг друга защищать.
Ужик кивнул: а что ещё оставалось?
Вместо армии он поступил с Полозом на автомеханика в филиал более-менее приличного вуза.
Полоз решил, что в Змеях будут только видящие, только знакомые, только молодёжь. И тут же предложил взять Дашку — племянницу Леонова хорошего знакомого, Шпиля. К ней в довесок прилагался Антон, вроде как братишка. Пусть так: Полозу виднее.
«Никаких оправданий»
Пашке часто снился пожар. Сначала дым. Потом огонь. Огонь охватывал комнату постепенно, расцвечивая оранжево-жёлтым обои, шкаф, шторы.
Иногда Пашка героически бросался в пламя и вытаскивал кашляющую от дыма мать и испуганную заплаканную сестрёнку.
Но чаще он лежал, скованный неодолимым параличом. Не страхом, нет. Неспособностью двигаться. Беспомощностью.
В реальности в его комнату ввалился сосед, дядя Лёня, вытащил обмякшего мальчишку, вызвал «скорую». Потом все говорили, что Леонид — герой. Выбил дверь, спас мальчика! Жаль, его мама и сестра погибли.
Пашка стискивал зубы до боли. Надо молчать. Пусть думают, что дядя Лёня такой крутой. Только Пашка знает, что Леон струсил сунуться дальше, в глубину квартиры. Туда, где задыхались в дыму мама и мелкая Ритка.
Трус.
Подлец.
Чтобы искупить свою вину, Леон оформил опеку над спасённым мальчишкой. У Пашки была бабушка, но старушка была настолько древней, что ей никто бы не доверил ребёнка. Пашка, конечно, был рад, что его не сдали в приют. Но если Леон рассчитывал, что в благодарность он простит ему маму и Ритку, то он никогда не ошибался сильнее.
Пашка просыпался, судорожно вздрагивая. Потом часами лежал, глядя в темноту. Он отомстит. Обязательно отомстит, и тогда станет легче. Надо только подождать.
Через несколько месяцев они с Леоном переехали на другой конец города. Пашка перевёлся в новую школу. Ничего интересного: такие же малолетние идиоты, как и в прежней. Сразу после пожара он подрался с пацанами во дворе, решившими, что дразнить его сироткой — хорошая идея. Сломанный нос, порванное ухо и разбитая голова убедили их в обратном. Леон пробовал говорить с ним, но Пашка смотрел волком и так молчал, что было понятно: будет драться и дальше. Если надо, то насмерть. И жаловаться ему, дядя Лёне, не будет. Никому не будет.
В новой школе его пробовали задирать из-за фамилии. На главного остроумца Пашка кинулся молча и страшно. Повалил и бил. Куда придётся, но в каждый удар вкладывая всю ярость прошедшего года, за всё: за пожар, за похороны, за лживую жалость Леона. И за то, что он сам ничего не может с этим сделать. Кто-то попытался вмешаться — Пашка вцепился в него и чуть не задушил.
Уже дома понял, что ему больно ходить, а на правом боку здоровенный синяк: видимо, пнули. Плевать. Языкастым пацанам досталось куда больше. Теперь не тронут. Пашка усмехнулся отражению: пусть боятся.
Была с Леона и ещё одна польза: он, как и сам Пашка, был видящим. Ещё в старом доме он начинал понемногу учить юного соседа. А после переезда взялся за обучение всерьёз.
Пашка учился по полной. Всё знать. Всё уметь. Не только знаки. Видящий, с точки зрения Пашки, должен быть сильным и самостоятельным. Ни от кого не зависеть и ничего не бояться. Он одинаково усердно учился и драться, и плавать, и готовить, и варить зелья типа невидимых для людей чернил. А ещё — разбирать схемы в старых дневниках видящих, читать на латыни, на английском и на немецком, составлять сложные знаки и защитные контуры.
…если как следует набегаться и учиться до изнеможения, то, может быть, не увидишь во сне огонь.
В новом классе было трое видящих. Но скрывать это не получалось только у тощего Эдика Петрова. Он то и дело таращился на «рыбок», мушек, котов и тени. Пашка временами украдкой смотрел на Петрова со смесью слабого интереса и снисходительного высокомерия: одноклассник с таким детским восторгом глядел на существ, что казался совсем малышом.
Весной Пашка случайно услышал, как Кузьмин со своей компашкой достают Петрова. Сначала пожал плечами и хотел пойти по своим делам. Но шавки Кузьмина явно задумали что-то нехорошее: в выкриках слышалась злая азартная радость, от которой Пашке захотелось оскалиться.