Чесма (Собрание сочинений)
Шрифт:
– Зовите ко мне Елманова – младшего флагмана ревельского, – велел он сыновьям.
Прибывший контр-адмирал Андрей Елманов, стараясь не греметь шпагой, осторожно присел на дубовый стул подле адмиральской койки. Сыновья деликатно удалились.
– Вот что, Андрюша, – открыл глаза Спиридов, приподнимаясь на подушках, – я, как видишь, едва дышу, а эскадр оставить не на кого. Так что, душа моя, собирай вещички да перебирайся на «Орел», далее поплывем вместе.
– Ясно, Григорий Андреевич, – невозмутимо ответил сразу все уяснивший умница Елманов, – коли надо, о чем разговор!
Вернувшись к себе на корабль, чиркнул он жене письмецо, чтоб в этом году его домой не ждала и на будущий тоже, а вернется он обратно годов этак через пять-шесть.
Через несколько часов контр-адмирал уже поднял свой флаг на линейном корабле «Северный Орел».
А тут из Санкт-Петербурга депеша срочная. В ней черным по белому – взять с собой в плавание контр-адмирала Елманова Андрея Власьевича. Такую же бумагу и Елманову вручили. Улыбнулся Спиридов, усмехнулся Елманов. Что мы, дитяти неразумные? И сами все понимаем!
После ужина работы на кораблях и судах прекращались, капитаны давали командам отдохнуть. Вахтенные офицеры командовали:
– Фитиль открывать. Команде песни петь и веселиться!
А матросы уже вокруг кадок с водой, что за фок-мачтами ставят для курева.
На «Евстафии» за главного балагура Леха Ившин. Подле него всегда толпятся: знают матросы, что у Лехи на все случаи жизни прибаутки имеются. За то и прозвище достойное получил – Кот-бахарь. Сегодня Ившин, собрав вокруг себя молодых кексгольмских солдат, вел с ними разговор умный.
– Все в море-окияне от ветру! – подняв кверху палец указующий, разъяснял он.
– Откель же сам ветер-то? – вопрошали солдаты.
– А вишь, сверху небо, снизу вода, а с боков-то и нету ничего, вот оно и продувает!
Солдаты в знак понимания дружно закивали.
– Но самое страшное на водах морских, братцы, так то туман, – пояснил им далее Леха. – От него все напасти!
Рекруты полка кексгольмского сразу загалдели:
– В деревне тоже завсегда туман поутру, и странного в ем ничего нетути!
– Нетути! – Леха аж глаза выпучил от негодования притворного. – Морской туман – то совсем иное дело, – сказал наставительно, – и сравнивать нечего! Вот лежали мы как-то в дрейфах подле Сескара- острова, – начал он новую байку, – а туман там – во!
Для пущей важности представил Леха на всеобщее обозрение свой жилистый кулак. Рекруты, оглядев кулак уважительно, с таковой силой тумана согласились.
– Постирались мы там, значит, – продолжал Леха, – да портки свои с рубахами для обсушки и поразвесили. А я возьми да гвоздь в туман вколоти, чтоб на него сподручней вешать было. Да хурду свою на шкерту и повесь. Солдаты недоверчиво меж собой переглянулись. Увидев сомнение, Леха не растерялся:
– Это у вас в деревне туман, как кисель, а у нас – во! – И он снова выставил свой кулачище.
Вид кулака рассеял зародившееся было недоверие к правдивости рассказчика, и солдаты теперь уже с опаской озирались на сгущавшуюся вокруг корабля мутную пелену.
– Так вот, не успели мы посушиться, – рассказывал ободренный успехом Леха, – как кричит капитан: давайте-ка, мол, такие-растакие, паруса ставить. Разбежались мы по реям, подняли паруса и поплыли. Гляжу, мать моя родная, а порты с рубахами на тумане так висеть и остались. Через месяц у Сескара-острова галеры наши стояли. Я уж потом спрашивал ихних. Нет, говорят, ни туману, ни портов не видывали. Во, как у нас-то бывает!
– Так и не нашли? – поинтересовался участливо один из солдат.
– Куды там! – махнул рукой Леха. – Поди, к свеям унесло. Носят счас, выставляются!
Сзади хохотали по надсаду матросы.
– В твоих-то портах не шибко навыставляешься!
– Ну, Леха, ну, бахарь, врет и не поплевывает!
– Ничего, ребята, – подмигнул солдатам Ившин, – каждая побаска хороша прикраской!
Пожилые матросы, в кружок собравшись, вели разговоры степенные, солидные. Обсуждали увиденное.
Удивлялись здешним тучным хлебам, жнивью густому. Все ухожено, опрятно. Каждая десятина заботливо канавой с водой окружена. По валам, что вокруг полей, кустарник густой да бук с рябиной. Будто и не земля вовсе, а картинка нарисованная.
– Эх, кабы нам своей землицы хоть чуток, мы с ней бы и не такой конфект сделали! – печалились вчерашние мужики.
Подошел, трубку покуривая, боцман Евсей. Покачал головой неодобрительно.
– Не о том думу имеете, матросы. Вы бы какую песню лучше затянули. Поутихли матросы.
– Можем и песню, – ответили и завели любимую:
Плакала-рыдала,
Русою косой
Слезы утирала…
Подхватили ее солдаты, и понеслась она над вечерним рейдом от корабля к кораблю. А откуда-то издалека, где в глубинах порта под ржавой вывеской расположился плохонький трактир «Сердитый петух», вторила ей старинная песня датских мореходов, такая же протяжная и печальная.
Скрылось солнце. На рейд заходил, убирая паруса, догнавший эскадру «Евстафий». Кончались еще одни сутки стоянки.
За день до отплытия король датский Христиан VII пригласил русских моряков на прощальный обед в летний дворец Фридриксберг. Сам командующий, сославшись на недомогание, от визита отказался, а послал контр-адмирала Елманова. С ним отправились и капитаны кораблей. Сыновья спиридовские тоже просились на прием, но отец сказал строго:
– Нечего вам по ассамблеям шляться! Не флагманы вы еще и не капитаны. А должностей таких, как сыновья адмираловы, на флоте нет и быть не может! Уж коли за мной увязались, так будьте при деле, а не при безделье!
И выставил обоих за дверь.
Королевская резиденция, дворец Фридриксберг, строг и величав. Остриями шпилей пронзает он низкое скандинавское небо. Представителей российского флота принимали с почтением. Король самолично показывал капитанам свою кунсткамеру, водил по картинной галерее, рассказывая о каждом из полотен.
– Вот, господа, портрет кисти непревзойденного Эриксена. Не правда ли, изумительная работа?
– Конечно, ваше величество, добрый мастер! – кивали головами капитаны, следуя за королем по длинным коридорам.