Честь и бесчестье нации
Шрифт:
Во-первых, как уже отмечалось, наша армия и немецкая — понятия совершенно разные. У нас очень редко состав армии превышал 100 тысяч человек, обычно это было 50–70 тысяч. У противника армии составляли и 100, и 200, и 300 тысяч. Если, Витя, ты знал хотя бы это, то, думается, не полез бы на всесоюзную трибуну со своим вопиющим открытием.
Но главное-то в другом: стрелки на карте означают прежде всего направление ударов и контрударов. Если армия предпринимала удар в двух или трех направлениях, то от ее буквенно-цифрового обозначения на карте разойдутся и две и три стрелы. Именно тремя стрелками на карте Курской битвы обозначены, например, начальные действия 27-й армии, в которой служил ты. Последовательный ход действий той или иной группы войск (армии, корпуса, дивизии) обозначается несколькими, одна за другой следующими стрелками, а ты каждую из них считаешь еще за одну армию.
Если операция развивается
Есть у тебя замечательный рассказ "Светопреставление". Там об одном персонаже в соответствующем эпизоде ты говоришь: "Мужик зацокал, как белка. Не сразу я догадался, что он матерится. Будучи сам немалым специалистом по этой части, я, как ни пытался, ни в одном из отечественных матюков не припомнил звука "це"… Поразительный для русской литературы факт: писатель печатно представляется публике специалистом по матерщинной части! Не будем ханжествовать: среди русских писателей были и есть такие специалисты. Но о том, что к ним принадлежал, допустим, Лев Толстой, мы узнаем все-таки не из его собственных гордых признаний, а из прекрасных воспоминаний Горького. Еще поразительнее другое. Будучи когда-то детдомовцем, ты, казалось бы, действительно должен быть большим специалистом "по этой части", но, увы, приведенный отрывок из рассказа свидетельствует об обратном, ибо есть же, есть первостатейные отечественные матюки со звуком "це"! И я, совсем не детдомовец, а потомственный интеллигент, могу назвать с полдюжины их, когда угодно. На днях послал тебе сей реестрик по почте. И поверь, он составлен не по бодуэновскому словарю Даля, а взят из живой жизни.
Не буду гадать, чем объяснить этот вопиющий провал в твоих познаниях. Может, действительно, оторванность от центра? Неужто самые большие матерщинники в центре? Если так, то дело не безнадежно, оно поправится. Нет, не буду гадать. Но вынужден с горечью констатировать: твои военные познания, Виктор, в частности некоторые представления об истории Отечественной войны, увы, не превышают уровня твоих познаний в области матерщины.
Но есть в жизни вопросы, области, сферы, в которых незнание и глухота писателя гораздо более огорчительны, чем в области военной… В одной статье, напечатанной не где-нибудь, а в "Правде", в самой массовой тогда нашей газете, коснувшись того, каким хорошим солдатским оружием был на войне карабин, ты привел в подтверждение этого два примера. Первый: "в воробья-беднягу попадали за сто шагов". Второй: "я из карабина в Польше врага убил". И тут же легко и просто рассказал, как это произошло, при каких обстоятельствах, кем был убитый, как выглядел. Сам рассказал при всем честном народе, никто тебя не расспрашивал, не понуждал. Лишь для иллюстрации отменной прицельности карабина: "Котелок у него на спине под ранцем был… Цель заметная. Под него, под котелок, я и всадил точнехонько пулю". В спину… Со смаком: "точнехонько". Одно дело, когда это персонаж в романе, а ведь тут — о себе лично.
У Толстого в "Казаках" есть такая сцена. Старый казак Ерошка, в прошлом сорвиголова, зашел к юнкеру Оленину. Сидят они вдвоем, беседуют, пьют водку, крепко уже набрались. Гость, облокотившись на руку, задремал. Вдруг послышалась веселая песня.
" — Это знаешь, кто поет? — сказал старик, очнувшись. — Это Лукашка-джигит. Он чеченца убил, то-то и радуется. И чему радуется? Дурак, дурак!
— А ты убивал людей? — спросил Оленин".
Да, служилый казак Терской линии Ерошка, конечно, убивал. Но вот какое действие произвел на него вопрос любопытствующего юнкера:
"Старик вдруг поднялся на оба локтя и близко придвинул свое лицо к лицу Оленина.
— Черт! — закричал он на него. — Что спрашиваешь? Говорить не надо. Душу загубить мудрено, ох, мудрено! — Прощай, отец мой, и сыт и
Так вот не странно ли: то, что в середине прошлого века понимал и чувствовал дремучий казак, не считавший возможным говорить об этом даже с глазу на глаз с приятелем, даже в пьяном виде, то в конце нынешнего века не понимает, не чувствует известный писатель и, будучи вполне трезвым, без малейшего смущения говорит об этом в многомиллионной газете. "Врага убил…" В спину… Не потому ли и сейчас то-то радуются Грачев, Степашин и подобные им: чеченца убили…
Советская Россия. 1991. 7 августа
Жуликоватый патриарх
На процессе по делу о КПСС в Конституционном Суде среди свидетелей со стороны Ельцина оказалось немало так или иначе пострадавших в прошлом, обиженных. Например, Н. Медведев и Г. Веретенников были в свое время исключены из партии, хотя второй из них — отличник ВПШ. Другим довелось пережить нечто посерьезней: отбывали сроки наказания. Конечно, это давало их показаниям известное преимущество, но, к сожалению, обиженные далеко не все и не всегда могут сохранить объективность. "Независимая газета" заметила о показаниях Н. Медведева: "Его выступление носило характер личной обиды на КПСС". В то же время из показаний некоторых обиженных неожиданно выяснилось, что невинно пострадавшими их, пожалуй, назвать нельзя. Так, Г. Якунин, священник с ограниченной ответственностью, рассказал, что в 1978 году он принял посильное участие в хищении из Комитета по делам церкви секретных документов и в передаче их иностранному посольству, за что его и посадили. А что же хотел святой отец? И теперь за разглашение опять-таки иностранцам секретных архивов, к которым его допустили как депутата, батюшку привлекает к ответственности уже новая служба госбезопасности. А как же!
Есть пострадавшие и среди свидетелей КПСС. Скажем, академик В. А. Коптюг, председатель Сибирского отделения Академии наук, изведал в свое время, что такое быть "сыном врага народа". Естественно, тут немалая разница: одно дело, когда "обиженный" выступает с показаниями против того, кого считает своим обидчиком, и совсем другое, когда "обиженный" выступает в защиту "обидчика".
Думается, из всех "обиженных" той и другой стороны особого внимания заслуживает патриарх советской литературы Лев Разгон. Осмыслить его свидетельства и саму фигуру этого свидетеля Ельцина, пожалуй, очень интересно и весьма поучительно. Тем более что он сам сказал по телевидению, что выступление в суде — это "звездный час" всей жизни.
О, это человек богатейшей биографии, необыкновенной судьбы!.. Начать с того, что родился он в знаменательный день — первого апреля и, может быть, именно поэтому, как пишет в своей знаменитой книге "Непридуманное", до двадцати шести лет сохранил "почти девственную душу". Каких людей он знал! С кем состоял в родстве! Что за дела и события прошли перед глазами свидетеля за его мафусаилов век!
Лев Эммануилович начал свою трудовую жизнь с важного поста в Центральном бюро юных пионеров. Уже тогда был своим человеком в семье Свердловых и частенько навещал их в Кремле. Дочь А. И. Рыкова — его приятельница. Видимо, через нее или через Свердловых любознательный пионервожатый был, на наше счастье, в курсе всех кремлевских новостей и сплетен. Например, о том, что в 1932 году "железный Коба" вдруг неожиданно для всех "размягчился" и стал "предаваться изнеженности нравов", то есть, грубо говоря, "у него появилась любовница, а может, и не одна". Может, не меньше дюжины: по одной от каждой республики. Скорей всего это "размягчение" на пятьдесят третьем году жизни явилось непредвиденной самим Сталиным реакцией на успешное выполнение первого пятилетнего плана, в результате которого, например, производительность труда в промышленности выросла на 41 процент.
Видимо, по причине именно охватившей его "изнеженности нравов" тиран начал тогда, по данным Разгона, истязать свою тридцатилетнюю красавицу жену и бить смертным боем малолетних детишек Свету и Васю. Своими юными ушами свидетель слышал, как Клавдия Тимофеевна Свердлова, сокрушаясь о жене Сталина, хваталась за голову и говорила: "Бедная, ох, бедная женщина!" Несколько позже, но еще до того, как Н. И. Ежов натянул "ежовые рукавицы", Леве, хотя душа его была тогда совершенно девственной, не раз доводилось "сидеть за столом и пить водку с будущим железным наркомом"… Впрочем, так прозвали не Ежова, а Кагановича — наркома железнодорожного транспорта, поэтому не совсем ясно, с кем же именно бражничал активист пионерского движения. К сожалению, неясностей и даже странностей в писаниях и речах Л. Разгона становится все больше по мере того, как от личных наблюдений и доверительных тайн он переходит к вещам, более доступным проверке.