Честь и долг
Шрифт:
— Чего ты разбушевался, Николаич? — спокойно и рассудительно изрек Крылов, обернувшись от стола с картами. — Ну и убили Гришку! Завтра мы во второй линии должны идти в наступление, может, кого из нас недосчитают… Он истово перекрестился.
— Вот, если эту карту убьют, и меня завтра убьют! — заявил Злюкин с глубоким убеждением и верой в мистику.
Орлов держал банк. Он рявкнул командно на прапорщика:
— Ты мне заупокойной службы не устраивай! Я тебе карты не дам, фендрик ты этакий! Я вот три войны прошел и только один раз ранен, а никогда не загадывал… Смерть и жизнь в воле человека, а не карточного черта… Захочешь жить и будешь жить! А нюни распустишь, как баба, так сразу и пойдешь на тот свет! Ну, давать, что ли, карту? Только
— Давай!
— Без приметы?
— Давай без нее!
Орлов выбросил ему карты. Злюкин открыл «дамбле» и взял банк.
— Во! Жив буду! — с облегчением сказал он. — Я ведь все-таки загадал!
— Ну и дурак! — рассердился Орлов. — Как баба старая! — и в сердцах рассыпал колоду.
Картежники поднялись наливать себе чай из самовара. Федор уже давно, под разговор, не заметил, как съел суп и ковырял вилкой котлету. Политика не занимала его теперь так страстно, как в шестнадцать лет, и он решил посвятить себя целиком службе. Но жизнь властно вторгалась в затхлую армейскую аполитичность бунтами солдат, братаниями целых частей с немцами и австрийцами, крамольными слухами и разговорами о целях этой войны. Поручик чувствовал недовольство своих солдат, он знал о появлении нелегальной литературы в окопах и в резервных частях, видел, как бурлил офицерский корпус, как размывались монархические устои. Все чаще и чаще он задумывался над словами большевика Василия, сказанными на той памятной ему сходке у Шумаковых: военную науку надо изучать для революции, для классовой борьбы.
"Где-то теперь Василий?.. Неужели приблизилось то великое и грозное, к чему готовили себя социал-демократы, большевики?! — думал Федор. — Ведь тогда сразу придется выбрать, на какую сторону баррикады вставать — с рабочими, солдатами и крестьянами или с офицерством, не желающим революции, перемены устоявшихся порядков…"
Мысли Федора, как и весь застольный разговор, прервал дежурный телефонист. Он открыл дощатую дверь из дежурки и обратился к Румянцеву:
— Ваше высокоблагородие, вас командир полка к телефону просят!
Подполковник вышел. Через минуту он вернулся с недоумевающим выражением лица.
— Непонятно, что происходит?.. Командир полка спрашивает, все ли батальоны выйдут, как намечено, сегодня в девять к исходным позициям у мызы для атаки? Я ему: "Так точно! Офицеры все у меня, сейчас пойдут поднимать роты к походу", а он опять заладил: "Выйдут ли точно?" Нет! Что-то там у них в штабе нечисто… Почему-то не первый полк, а наш должен начинать атаку завтра…
— Жалко бросать карты! — затрещал колодой, лежащей у стакана чая, Орлов. — Но служба есть служба. — Он пропустил мимо ушей замечание командира батальона о том, что почему-то их третий полк назначен теперь открывать наступление.
Все пошли заниматься каждый своим делом перед предстоящим выходом.
В девять вечера роты построились. Румянцев обошел строй, поговорив с офицерами и стрелками о назначенном наступлении и коротком — пятнадцать верст — походе к позициям. Батальон вышел, как было приказано, в девять. Румянцев, верхом, пропустил все роты мимо себя, а затем рысью пустил коня в направлении штаба полка. Отсутствовал он недолго — батальон не успел еще пройти и двух верст по грязной дороге. Вернувшись, Румянцев приказал стрелкам связи собрать к нему господ обер-офицеров. Когда начальники рот и другие офицеры стали подходить к сухому пригорку, на котором остановился Румянцев, подполковник тихо, почти шепотом, чтобы ничего не донеслось до ординарцев, державших лошадей, сообщил пренеприятнейшее известие: первый полк отказался идти в наступление. Ясно, что именно поэтому главная задача возложена теперь на их полк, в том числе и на их славный батальон…
Тяжело вздохнув, Румянцев добавил и подробности: первый полк, стоявший в двух верстах от третьего по другую сторону шоссе, отказался в назначенное для сбора время выйти из землянок, построиться, чтобы идти и занять с вечера позиции для предстоящей атаки. Их депутаты объявили, что теперь стрелки наступать вообще не будут, а могут только обороняться. Более того, первый полк разослал агитаторов во второй и четвертый с предложением присоединиться к ним, но неудачно. Служаки-фельдфебели арестовали бунтовщиков и препроводили их в штаб дивизии. Там сейчас дым идет коромыслом — полно расследователей. А молодой генерал, недавно принявший полк, отказавшийся теперь идти в наступление, застрелился с горя.
Федор выслушал сообщение командира с двойственным чувством. Он был поражен таким близким и реальным признаком скорой революции. Ведь если боевая часть — целый полк — дружно отказывается выполнять приказ командования — это означает не просто частичное разложение боевого духа, но симптом паралича всей армии. Поручик, не совсем изживший радикальные взгляды гимназической молодости, и радовался такому грозному толчку, и боялся его.
"Что есть честь, что такое долг офицера и патриота?!" Этот вопрос спазмом сжал его мозг. Федору было тем труднее, чем меньше он чувствовал себя своим в офицерском собрании, среди старших командиров…
14. Лондон, середина декабря 1916 года
"Валлийский маг", [10] так называли в британской столице Дэвида Ллойд Джорджа, только что перебравшегося в новую резиденцию на Даунинг-стрит, 10. До этого он несколько месяцев пребывал в должности военного министра, которую занял после трагической гибели лорда Китченера на крейсере «Гэмпшир» вблизи Оркнейских островов. А еще раньше он был министром вооружения Британии и в этом качестве должен был отправиться вместе с Китченером в Россию на борту этого крейсера. Однако "пасхальное восстание" ирландцев в Дублине дало основание премьеру Асквиту обратиться к Ллойд Джорджу с таким указанием: "Мой дорогой Ллойд Джордж! Надеюсь, вы найдете возможным заняться Ирландией… Нет никого другого, кто мог бы достигнуть окончательного решения проблемы". Почему мистер Асквит именно накануне отъезда в Россию обратился с таким предложением к министру-валлийцу, покрыто мраком неизвестности. Однако оно спасло жизнь Ллойд Джорджу, поскольку на борту крейсера «Гэмпшир» его в момент взрыва не оказалось.
10
Ллойд Джордж родился в той части Великобритании, которая называется Уэльс. Выходцы из Уэльса — валлийцы.
С другой стороны, "валлийский маг" был действительно мастером компромиссов, и лучше него никто не мог выиграть время за столом переговоров. Газеты сравнивали министра с незаменимой пожарной командой. Ллойд Джордж принял на себя эту миссию "примирить все партии Ирландии". Провидение в лице совершенно конкретных персон хранило его для еще более высоких дел. И теперь они свалились на него в форме поручения короля сформировать в качестве премьера новый военный кабинет Великобритании.
Бывший радикал и борец за народное счастье — как его прославили газетчики — почтительно поцеловал руку монарха в Букингемском дворце, представляя новый состав министерства. Впервые Британия получила премьера, который не был «сэром», не имел титула и славился тем, что в детстве испытал нужду и бегал босиком. Именно такой человек оказался остро нужен теперь Британской империи. Ибо империя и ее метрополия находились в глубоком кризисе.
Долго шел Ллойд Джордж к тому, чтобы сделать своей квартирой особняк на Даунинг-стрит, 10. Честолюбие и "ветер перемен" над империей, в которой "никогда не заходило солнце", привели его, сироту мелкого арендатора и племянника-воспитанника сельского сапожника, в честь которого он принял одну часть своей фамилии — Ллойд, — в высокую политику, где он сделался одной из крупнейших величин первой половины XX века.