Честь смолоду
Шрифт:
– Если вы разрешите, я пойду с вами ночью, Михал Михалыч?
– Пойдем, – охотно согласился Михал Михалыч. – Когда-то я мотористом хотел тебя переманить – не удалось. Да и правильно, что не удалось: ты у меня из мотористов долго бы не вылез.
К вечеру ветер начал стихать. Экипажи осмотрели боевую часть, залили бензин и масло, заложили полный комплект снарядов и пулеметных лент. На закате пообедали вареной камбалой и мясными консервами.
Возле Михал Михалыча на корточках сидели командиры катеров. Комдив был в зеленых штанах и в такой же куртке с подшитым изнутри искусственным мехом на парусиновой
Палец комдива водил по морской карте, где были указаны глубины, маяки, господствующие в этом бассейне ветры, течения.
Михал Михалыч подробно расписывал ночную операцию, сам задавая себе вопросы и сам на них отвечая. Сейчас все должны были молчать. Комдив думал вслух и не выносил до поры до времени никаких возражений. Вот когда его мысль созревала, он мог поднять глаза с вопросом, и тогда каждый имел право высказать свои соображения.
– Какие мыслишки у народа? – спросил комдив, не поднимаясь с корточек.
– Решение с учетом неведения? – спросил Кастелянц.
– Не будем отчаиваться, – ответил комдив, – а если не так по данным разведки, пошарим сами. В войне все под вопросом, браты. Итак, какие еще вопросы?
Смуглое лицо Михал Михалыча сморщилось в хитроватой улыбке. Все молча глядели на карту.
– Вопросов нет. Идите.
Все встали, направились к пирсу. Михал Михалыч смотрел вслед, широко расставив ноги. Вот он что-то вспомнил, сбил на затылок фуражку, покричал:
– Кастелянц!
Кастелянц обернулся, направился к нему. Михал Михалыч снова ударил себя по лбу, закричал:
– Иди, иди… Не возвращайся, Кастелянц! Сам на катере буду… Иди… – И обратился ко мне: – Даже в пот бросило. Чуть-чуть не вернул человека после дачи задания…
– А что же тут такого?
– Дурная примета. Очень дурная…
На пути к пирсу он говорил мне:
– Мне каждого из них жаль, как сына, Сережа. Понял? Многие говорят, что я воспитываю головорезов. Здоровые, запеченные, просоленные, с буграми мускулов, в кожу зашитые, хмурые, улыбка не дай бо… А сердце? Прямо скажу: робкие дети. А почему разговоры? Потому, что взгляд на катерников иногда, кто нас плохо знает, бывает неверный. А в море? Такая скорлупа с адской начинкой несется, как бешеная; места для людей расписаны на сантиметры, вес – на граммы. Плюнуть негде. Погляди внутри, как бедняги мотористы работают. Чуть дрогни в коленках – и пробьет черепок какой-нибудь шпилькой. Ноги должны быть стальные, руки стальные, сердце не должно поддаваться ни на какие сухопутные эмоции. Все выкинь, брат, из башки! – Михал Михалыч взглянул на часы. – Пора!
Солнце спустилось в море. Несколько времени еще его теплые и светлые лучи озаряли кипящие волны и водяную пыль, над которой носились чайки.
– Ты, Сергей, пойдешь с Тимуром, – сказал комдив, – я опять пойду с Кастелянцем, последняя ему точка в путевке.
Катеры быстро один за другим отвалили от пирса и ушли в море. Впереди, взрывая волны, летел катер Кастелянца, за ним – наш.
Я смотрел на миловидное сосредоточенное лицо Тимура.
Внизу слаженно и точно работали бензиновые мощные моторы. Оттуда притекало тепло, смешанное с острыми запахами бензина и масла.
Ночь пришла раньше, чем мы думали. Вдали показались светлые столбы прозрачного дыма: это горел
Бомбежка отвлекала внимание противника от моря. Мы стали на траверсе Северной бухты, невдалеке от берега, и заглушили моторы.
Здания, обращенные к морю, были разрушены, сохранились только стены и проемы окон. За этими стенами горело. Окна были ярко освещены, будто магниевыми огнями. Ветер донес к нам запах разлагающихся трупов.
– Прошлый раз даже моих мотористов травило, – сказал Тимур. – На берегах свалены тысячи трупов… Русских, мирных жителей. Немцы хотели вывезти их в Констанцу и расстреляли из пулеметов у причалов…
Тимур смотрел на Севастополь.
Заработал мотор флагмана. Катеры пошли к Херсонесу. Катер несся почти над поверхностью моря, будто чуть-чуть налегая своими реданами на крутую волну. Кильватерный след пенился за кормой.
Я всматриваюсь в пустынные скалы Херсонеса.
Стены воды, разрезанные катером, проносились и падали, чернели на палубе пушки и реактивные установки.
И вот, наконец, я увидел вспышки электрического фонарика. Кто-то «писал» у скал Херсонеса.
– Она! – прошептал над моим ухом Тимур.
– «Транспорт „Оракул“, груз – Рихтгофен, курс…» – читал вслух Тимур.
Огоньки погасли. Моторы были заглушены. И снова мелькнуло несколько точек.
– «Анюта», – прошептал Тимур с благодарной улыбкой.
Я не отрывал глаз от скал, уходивших от меня. Торпедный катер быстро шел по курсу, проложенному моей сестрой. Мы уходили от мыса, чтобы разыскать транспорт «Оракул», утопить его. Мы затем вернемся к себе, а Анюта останется там, в осажденной крепости, среди огня и взрывов… И несмотря на это, с плеч моих как будто свалилась какая-то большая, сгибавшая меня тяжесть: Анюта была в наших рядах.
Глава восемнадцатая
Совхоз «Мария»
Советские войска заняли Севастополь 9 мая после решительного трехдневного штурма. К вечеру 12 мая последние остатки 17-й армии, которой командовал теперь генерал Альмендингер, сменивший Енекке, были либо взяты в плен, либо сброшены с обрывов Херсонеса.
Танковая часть Ильи влетела на окраину мыса, где море билось о скалы.
Танкисты успели в самую последнюю минуту спасти много наших людей, среди них была и Анюта, а Мерельбан, приговоривший ее к смерти, покончил жизнь на западной точке мыса, у развалин стены херсонесистов. Там опознали его среди двухсот немецких офицеров, валявшихся у «стены самоубийц».
Последние самолеты были захвачены на аэродроме Херсонеса, транспорты были либо захвачены, либо потоплены, либо подожжены.
Анюта была вывезена в штаб фронта, где ей вручили орден Ленина. Мы послали ей телеграмму из Солхата, чтобы она приезжала прямо в садоводческий совхоз «Мария», куда был назначен директором Яша Волынский.
Отец отдыхал в Феодосии, у доктора Устина Анисимовича: штаб партизанского движения отпустил его домой, в колхоз.
Почти все партизаны, кроме оставленных на партийной и хозяйственной работе в Крыму, были призваны в армию, и многие из них, в том числе Саша Редутов, Шувалов, Кариотти, Семилетов, уже передвигались в составе регулярных дивизий либо к Балканам, либо на центральный участок фронта, нацеленный на Восточную Пруссию.