Честь смолоду

Первенцев Аркадий Алексеевич

– Хочу уйти из госпиталя, Илья.

– Не надо.

– Полк-то дерется.

– Успеешь. Войны на всех хватит, надоест.

– Сталинград, пойми, Илюша…

Илья ласково посмотрел на меня:

– Сам командир, решай.

– Спрашиваю как у старшего по званию.

– Ты не моей части. Распоряжаться не волен. – Илья задумался. – Отца жаль, маму. Хорошие они у нас, Серега. Побереги себя для них хотя бы, Серега. Эта пуля заблудилась случайно, а вторая может угадать…

Илья смял недокуренную папиросу, сунул в карман своего полушубка и поцеловал меня в губы, лоб и щеки: так делала мама,

укладывая нас спать. Последний раз я увидел его плечи с наброшенным на них халатиком, лицо, кивок головы, и… мне захотелось заплакать. Сдержался всей силой воли. Увижу ли когда-нибудь еще брата Илью? А может быть, сегодня последняя встреча, последнее прикосновение руки…

Пришла Бунина. У нее в руках были ножницы. Косынка завязана кокетливо, виднелись аккуратно подвитые на височках каштановые локоны. Она подошла ко мне своей валкой походкой – так ходят полные девушки, присела на то место, где сидел Илья.

– Он попрощался со мной за руку, – сказала Бунина и приподняла, будто в ожидании ответа, свои круглые бровки.

Я ничего ей не ответил. Мне было приятно, что место, оставленное Ильей, не осталось пустым, что его занял живой, расположенный ко мне человек.

– Спасибо, – сказал я, все еще думая о своем.

– За что? – смущенно покраснев, спросила Бунина. – Он сам первый подал мне руку. Да… Дайте-ка мне теперь свои руки, Сережа.

Она взяла мою руку, погладила. Затем, будто одумавшись, вспыхнула и принялась маленькими ножницами стричь мне ногти.

Мне были приятны эти частые прикосновения, теплота, исходящая от ее кожи, от пальцев, и вообще приятно было видеть возле себя такую юную, застенчивую, милую девушку.

– У меня тоже есть сестра, замужем за командиром-артиллеристом, – она мягко посмотрела на меня и снова опустила глаза, – у нее большое несчастье, очень большое.

– Кто-нибудь погиб?

– Да… И не только… Вы помните первый налет на город?

– Помню, хотя я был и не в самом городе.

– Так вот… Мою сестру – Юлечка ее звать – решили эвакуировать вверх по Волге, на Камышин – Вольск. Кое-как посадили на пароход, пароход отправился вверх. Л в это время немцы бросили пловучие мины. Пароход наткнулся на мину, начал тонуть. У Юлечки было двое детей, мальчик пяти лет и девочка двух. Что же будешь делать, Сережа? Пароход взорвался, вот-вот потонет, все бросаются в воду. Сестра взяла девочку, посадила к себе на плечи, решила с ней прыгать в воду. А мальчику говорит: «Петя, а ты сам прыгай!» Он сказал: «Хорошо, мама. Только дай я тебя поцелую». Поцеловались они и бросились в воду. Не знаю как, но сестра с дочкой остались жить. И не помнит Юлечка, как произошло. Кажется, подобрали ее в лодку. А мальчик Петя утонул. Бросился в воду и сразу пошел ко дну… Ведь всего пять лет ему было, Сережа! – В глазах Буниной показались слезы, она вытерла их платочком, покусала губы. – Встретил сестру муж, узнал, что сын погиб, заплакал и ушел от Юлечки. Не разговаривает с ней, ненавидит ее. Почему, мол, погиб Петя? Как допустила? Необычайно он любил Петю. Сам не свой стал, почернел, как уголь. Сейчас Юлечка живет в Ленинске, за Волгой. Лучше бы, говорит, я тоже утонула. Такое горе у нее, Сережа. Ну, скажите, кто же из них прав?

– Никак нельзя было спасти мальчика?

– Ну как

же? Ведь когда сестра прыгала в воду, разве она думала остаться жить? Надо представить весь ужас. Пароход тонет, сверху стреляют «мессеры». Юлечка говорит, что она не помнила себя. Взяла бы двух, утонули бы все трое…

Эта картина неотступно преследовала меня и после того, как ушла Бунина и когда притихла морозная ночь и уже не доносились звуки пальбы. Я не мог уснуть до самого утра.

Утром Бунина снова пришла, с улыбкой на своих полных губах, с аккуратно подведенными бровями, с кокетливыми локонами, выглядывающими из-под чистенькой косынки, с алеющим знаком Красного креста. Какую-то страшную, гнетущую тревогу заронила в мое сердце эта девушка. «Хорошо, мама. Только дай я тебя поцелую».

Они пришли сюда и убивают наших детей? Почему же мы склонны так быстро прощать?

Петя преследовал меня. Мне невмоготу было находиться здесь, вдали от событий, от Волги, где дрались моя рота, мои друзья.

Доктор назначил мне еще неделю. А потом комиссия. А потом?… Я не повторял больше своих просьб: надо было усыпить бдительность. Я решил бежать, не дожидаясь ночи. Нетрудно было раздобыть свои вещи, шинель. Оставался в складе пистолет, как обычно отбираемый у раненых при поступлении в госпиталь. Его невозможно было добыть. Я решил временно пожертвовать своим пистолетом, лишь бы бежать!

Я сбежал из Бекетовки в кабинке грузовика, доставлявшего мины к передовой. Добрался до своего полка. Прихрамывал первое время. А потом все зажило на ходу.

Мы наступали. Пришло время, когда мы застучали прикладами в чугунные стенки «котла». Пройдя окраинами Ельшанки, мы вступили в разрушенный, забаррикадированный город.

Город, где прошла боевая юность отца.

Я дрался в развалинах Сталинграда, на этажах, в подвалах – везде, Только семнадцать человек из своей роты я довел до того дня, когда горнисты протрубили отбой.

В последний день мы взяли в плен двести сорок два немца. Враги вышли к нам из подвалов, жалкие, обмороженные. Да, таких нельзя убивать.

Как были не похожи эти солдаты, грязные, с обмороженной кожей, на тех солдат, которые вышагивали бравой поступью в лунной ночи Ставрополья!

Я подошел к одному пленному, спросил его имя.

– Мерельбан, – ответил он, – Фридрих Мерельбан.

У Мерельбана были сильно отморожены руки. Пожалуй, мало сказать – сильно. Руки его были просто ужасны, покрытые уже инеем по мерзлому гангренозному мясу. Обшлага рукавов его мундира стали узки, примерзли к мясу и лопнули. Пальцы торчали, словно деревяшки. Я взял его палец, и вдруг… палец, не загнувшись кверху, надломился. Я отдернул руку. Немец почтительно закивал головой. Он не чувствовал боли.

– Ничего», – успокаивающе бормотал немец. – Русские сделают мне железные руки, чтобы задушить Гитлера.

– Отведите пленных в штаб, – приказал я Сухомлину и Якубе, – только в настоящий штаб. И не посмейте их тронуть! Ты не смотри так на меня, Якуба. – Я обернулся к Шапкину: – Мы с тобой не только солдаты, но и великие гуманисты.

Село Песчанка близ Сталинграда.

Генерал Шувалов зачитывал войскам, построенным в резервную колонну, приказ Верховного Главнокомандующего по войскам Донского фронта: