Честь смолоду
Шрифт:
По шоссе приближались автомашины. В темноте вспыхивали и гасли фары. Повидимому, подъезжали подкрепления из Солхата. Шоссе нами заминировано. Пускай едут!
Пока была не отрезана дорога к лесу, надо было спешить. Ася и радист шли быстро. Я нагнал их, на ходу передал текст радиограммы: «Успешно идем на Джейляву». Девушка тихонько на прощанье подсвистнула и пошла быстрым шагом.
Высокая сухая трава могла при случае выручить, но пока затрудняла движение, к тому же часто попадались сусличьи норы, которые могли быть и замаскированными минами. По каменистым бестравным пролысинам подошвы скользили, как по льду. Спасительная опушка
Вдруг из лесу вылетела грузовая машина. На машине стояли немецкие солдаты и ругали шофера, который, может быть спросонок, рывками вел машину, и людей в кузове бросало из стороны в сторону.
Силуэты радистов пропали из глаз… Я упал в траву. В случае опасности для Аси и ее спутника надо было прикрывать их отход. Я нащупал в кармашке запалы гранат, приготовился.
Грузовик остановился. Я ожидал, что сейчас солдаты спрыгнут и оцепят опушку. Офицер открыл дверцу кабины и сердито покричал на солдат. Шум среди солдат прекратился. Снова хлопнула дверца. При свете луны был виден ствол автомата, заискрившийся от выстрелов. Немец для порядка решил прострелять опушку разрывными пулями. «Дум-дум» вспыхнули в бурьянах разноцветными огоньками. Затем очередь прошла у подлеска. Казалось, о деревья разбивались, как о стекло, какие-то огненные ночные птички.
Машина ушла. Теперь можно было довериться слуху. Нигде не было слышно нашего оружия, а только то там, то здесь испуганно и нервно стреляли немецкие автоматчики. Так стреляют обычно без цели. Значит, парашютисты пробрались поодиночке в лес.
Я поднялся, вошел в лес, отсчитал сто шагов, присел. Взрыв потряс воздух. Казалось, ураган огромной силы налетел на деревья, тряхнул их так, что затрещали стволы, и унесся с воем и хохотом. Оглушенный, я поднялся с земли и пошел вперед и вперед. Успех придавал мне силы. Я двигался, подчиняясь тому инстинкту, который приводит лошадь к жилью в метельное бездорожье.
Зарево пожара еще долго сопровождало меня.
Мучила жажда. Деревья засыпали землю осенней листвой. Шуршали ящерицы. Я попал в лощину. Может быть, она меня подведет к родникам? Опустился к сухому руслу, напомнившему мне места возле Богатырских пещер. Такое же смутное настороженно-тревожное ожидание опасности сопутствовало мне и сейчас, как и тогда, в ночном походе.
На камнях обваливался мох. Все же я принялся поднимать камень за камнем, чтобы найти под ними сырой песок или глину. Земля была суха. Я принялся копать кинжалом под камнем, но воды не было.
Надо было спешить к условному месту, куда, очевидно, уже подходили мои люди. Я вытащил карту, фонарь, определился по мху на деревьях.
Над местом сбора отряда стоял синий кружок. Чабановка находилась примерно в десяти километрах. Я шел до рассвета. Мне хотелось пить, но я усилием воли подавлял мысль о воде.
Глава четвертая
После «Дабль-Риxтгофена»
Вскоре тропинка привела меня в старый ореховый сад. Надо мной шатрами повисли длинные ветви, покрытые яркими желтеющими листьями. Орехи, похожие на недозрелые мандарины, пучками висели между пряных, будто провяленных листьев. Я нарвал орехов, легко отделил их от верхней кожуры, наколол камнем. Орехи были приятны на вкус, но не могли утолить жажду.
Вблизи сада должно было находиться селение. Чтобы точно определиться по карте, нужно было узнать название села. Проверив автомат, я пошел
Вправо от сада поднимались крутые трахитовые и сланцевые глыбы и за ними – террасами горы. Сад опускался в лощину, между ветвей блеснул ручей.
Путь к воде преграждали домики татарского селения, прилепленные к крутому берегу, с плоскими крышами, смазанными глиной, ступенчато спускавшимися книзу. Из труб, сплетенных из хвороста и обмазанных глиной, поднимались дымки. На той стороне ручья прилепились такие же домишки, и выше виднелись огороженные камнями виноградники.
Перейдя дорогу, проложенную вдоль околицы, я прилег в канаву. Сухие репейники скрывали меня и позволяли оценить обстановку.
На первый взгляд в селении я не обнаружил признаков противника: не было видно автомашин, военных лошадей, часовых и дыма полевых кухонь. Где-нибудь в Белоруссии или на Украине этого было бы достаточно, чтобы доверчиво войти в селение. В Крыму же приходилось быть вдвойне осторожным.
В крайнем дворе послышалась тихая украинская песня. Из ворот вышла босая девушка, почти подросток, с двумя медными кувшинами. Девушка остановилась, кувшины звякнули, она взяла их одной рукой. Девушка продолжала тихонько напевать, и в ее песне было много приглушенной лирической грусти.
Я высунул голову из бурьяна, окликнул девушку. Она не испугалась, только осторожно оглянулась и подошла поближе.
– Не подымайтесь, не подымайтесь, – тихо сказала она, – а то кто-сь побачит.
Я спросил ее о немцах. Она ответила, что в селе только два немца, но сами татары держат самооборону от партизан. Она назвала мне это село, но о сожженной Чабановке не слыхала.
– А есть ли вблизи партизаны?
– Не знаю, – сказала она, попрежнему оглядываясь по сторонам; ее тело дрожало, и кувшины позванивали друг о друга выпуклыми боками. – Партизаны были, но их отогнали. Был большой прочес.
– Куда отогнали?
– Ой, не знаю, товарищ, – прошептала она, – в лес и горы. Куда же? Я здесь ничего не знаю. Вроде партизаны там, – ее худенькая рука махнула в горы.
– Ты не сумеешь ли меня напоить? Очень хочется пить.
– А может, вам вынести язьмы? То такой кислый-кислый овечий творог с водою.
– Нет, уж лучше угости меня водичкой, девчина…
– Зараз принесу. Только вы спрячьтесь обратно в бурьяны.
Девушка быстро пошла вниз по улице. Я снова опустился в канаву. Из улицы вышли козы. Они на ходу схватывали головки сухих репьев. Солнце поднялось над лощиной. Где-то заскрипела телега. Густо и протяжно замычал буйвол. Девушка, запыхавшись, вернулась. Я взял у нее кувшин, с радостью ощутил мокрую и холодную кованую медь и жадно прильнул к узкому горлу.
Никогда вода не казалась мне такой вкусной. Без сожаления вылив на землю спирт, я наполнил флягу водой, вытащил из сумки две плитки шоколаду.
– Возьми, девчинка.
– Да зачем же, зачем? – Девушка спрятала за спину руки.
– Ах, какая же ты дикая! Возьми же, возьми. – Мне хотелось непременно вручить ей шоколад.
Наконец она взяла мой подарок и, не зная, куда его девать, смущенно держала в руках, улыбнулась, покраснела… Но вдруг глаза ее испуганно округлились. Я быстро оглянулся. За моей спиной стоял пожилой жирный татарин с гладко выбритым лицом, в распахнутом на груди красивом восточном бешмете.