Честь снайпера
Шрифт:
Танки вокруг неё вспыхивали один за другим. Некоторые, поражённые точными попаданиями «ахт-ахт», исчезали в дыму, который, рассеиваясь, являл полное уничтожение. Но для их волны смелости и бравады были и иные варианты смерти: поражённый Т-34 накренялся в сторону, постепенно разгораясь, пока вдруг не начинал пылать весь целиком. А мог и вообще не гореть, а лишь в бессильной ревущей ярости всё глубже и глубже закапываясь катками в землю и разбрасывая ошмётки грязи, поскольку поражённая гусеница разматывалась, парализуя танк.
Тряска была настолько сильна, что Петрова ничего не могла разглядеть чётко. Её глаза были залиты слезами от набившейся в них пыли,
Вдруг всё пропало, поскольку её танк скатился в лощину и вместе с дюжиной партнёров по атаке разом скрылся из вида германских прицелов. Они словно шагнули в небо — окружающая их земля разом стала гладкой и ровной. Танки ломились сквозь пшеничные колосья, и обернувшись назад, она увидела длинные шрамы, которые оставлял за собой каждый танк на теле колышашейся пшеничной поросли, в которую вложил свою жизнь её отец и ради защиты которой он умер.
«Я не подведу тебя, папа, — подумала она. — Я буду такой же смелой. Я защищу пшеницу.»
В этот момент они достигли верха обратного склона, их краткое избавление от боя окончилось и они снова оказались в центре жестокого шторма. Немецкие танки оказались ещё ближе. Она видела их раньше — медленно ползущих по разрушенным улицам Сталинграда, но не так — тут их были целые колонны безжалостной угловатости, неумолимой точности с проникнутыми тевтонским рыцарским духом профилями. Немцы были чужды паники: в них была лишь чистая, спокойная и лишённая всякого волнения боевая наука. Стрелки выбирали и обрабатывали цели по мере приближения советских машин, и даже когда стало очевидно, что выживших в атаке станет достаточно для прорыва в германские ряды и перевода боя практически в рукопашную, германские стрелки попросту снизили траектории с учётом сократившегося расстояния и продолжили своё дело.
Две силы сблизились, и теперь дело дошло до боя танков с танками, которые, словно в морском сражении, маневрировали с тем, чтобы найти позиционное превосходство, выцелить незащищённые места и превзойти врага в точности и скорости огня, при этом разбрасывая вокруг грязь, пыль и землю, нацеливаясь и занимая позицию для выстрела. Бой полнился духом Трафальгара, Ютланда и Великой Армады. Более мелкие русские танки меняли позиции в поисках углов обстрела, рыская и юркая туда и сюда, пытаясь отыскать возможности поразить более крупные и медленные германские машины в борт, а те, в свою очередь, будучи менее манёвренными, но имевшими куда как более качественных стрелков, практически не промахивались.
Милли попала в котёл жары и разрывов, удивляясь, каким образом тут вообще можно найти место для точной стрельбы. Тут её танк резко остановился, отчего её мотнуло вперёд и она услышала механическое жужжание мотора поворота башни, поскольку её вращал сидящий в ней двадцатилетний командир.
В ста метрах впереди, сквозь клубы дыма, застилавшие поле боя, показался «Тигр», выползающий из-за горящего корпуса своего собрата, и её командир выстрелил. Милли ощутила дрожь, с которой танк послал
Грохнувшись о землю с потрясшим её до костей глухим шлепком, она не сразу смогла собраться с мыслями, разлетевшимися наподобие обломков столкнувшихся планет и пляшущих звёзд. Наконец, осознав, что она осталась одна на поле столкновения яростных монстров, Милли попыталась найти убежище за горящим танком, настолько покорёженным, изувеченным и обгорелым, что она даже не смогла определить его принадлежность. Прижавшись к нему, Она оглянулась на свой собственный танк, обнаружив его уничтоженным. Из люков валил дым, танк горел. Никто не выбрался наружу, и никого из снайперов не было видно.
Скинув винтовку с плеча, она заняла стрелковую позицию, высматривая цели. Периферийное зрение уловило лёгкое движение — «Тигр» пробирался через заросли. Получив снаряд, он окутался гейзером пыли, а когда тот рассеялся, Милли увидела, что попадание пришлось в гусеницу. Гусеница слетела, ведомая приводным катком и танк теперь был обездвижен. Люки в башне открылись, и она изготовилась ждать человека, которому следовало появиться на пеньке её прицела. Он появился, и её палец принёс ему смерть. Голова дёрнулась от выстрела, а тело, словно наполнившееся жидкостью, сползло обратно в люк. Неожиданно стык башни и корпуса озарился вспышкой попадания, и в следующую секунду весь танк уже исходил дымом и пламенем, словно кровью, превратившись в ад. Убитый заблокировал остальным путь к спасению.
Она посмотрела поверх прицела, желая скорее стереть из памяти только что увиденное и дала глазам отдых от яркого пламени, осматривая поле боя. Машина за машиной — разбитые, уничтоженные, сочащиеся дымом, поднимающимся в небо и сливающимся из разных столбов в марево низкого, тёмного неба, словно перед концом света. Шум — крики, взрывы, скрежет рвущегося металла — наполнял воздух, а волны жары от разрывов то и дело долетали до её лица, оседая пеплом на коже.
Ещё один танк возник из дымовой завесы, также дымящийся. Кто знал, что за ад он скрывал в себе? Она приложила винтовку к плечу и навелась на башню — недалеко, менее двухсот ярдов — и выжала спуск практически до выстрела. Он показался снаружи, пылающий, и скатился назад, через охлаждающую решётку двигателя, размахивая руками и брыкаясь ногами — не человек, а лишь его агония. Её палец убил и его тоже — одним выстрелом. Очередной горящий танкист возник на башне — и был убит ещё до того, как скатился вниз.
Совершив неискупаемый грех единожды, она уже не останавливалась. Весь план был плохо продуман — убегающие танковые экипажи на задымлённом поле боя были практически незаметны, в отличие от пылающих танкистов, чей огненный танец ярко выделялся даже в дыму и пепле. Она стреляла в каждого.
Был выстрел на пятьсот ярдов — с прицелом на полкорпуса выше, был и на пятьдесят — продырявивший цель, выпрыгнувшую из полугусеничной машины, превращающейся в головешку. Она стреляла не по людям, а по сгусткам пламени — людей за этим огненным одеянием было не разглядеть. Русские, немцы, крестьяне, аристократы — кто разберёт? Их безумные рывки отображали испытываемое страдание, и она не могла позволить себе не успокаивать их.